Семьи

Не раз уже за сегодня Полине приходили в голову мысли о том, что с мужем могло случиться что-то непредвиденное. Полгода назад, когда Завязин впервые стал задерживаться до поздней ночи, она только об этом и думала, по нескольку раз обзванивая городские больницы и близлежащие полицейские участки. Эти мысли страшили Полину, но в то же время приносили с собой облегчение тем, что отвлекали ее от возможной измены супруга: они рождали тревогу за мужа и жалость к нему, тогда как мысли о любовнице причиняли одну лишь нестерпимую боль. То и дело представлялось Полине, что вот сейчас ей позвонят и она узнает про то, как Глеб, возвращаясь домой, попал в аварию, как поедет после этого к нему в больницу, затем, не отходя ни на шаг, забыв про все на свете, будет ухаживать за ним, поможет ему подняться. А когда он выздоровеет, то увидит, кто его по-настоящему любит, и все, что было, станет уже не важным… В такие моменты Полина со смутным ужасом в душе понимала, что страстно желает этого: пусть муж попадет в больницу, пускай даже станет инвалидом – это лучше, чем то, о чем она боялась и подумать. Порой напряжение ее нарастало до такой степени, что она, давясь слезами, в кровь разжевывая губы, кричала про себя: «Хоть бы он умер! Хоть бы он сдох! Сдох!» Она действительно хотела, всей душой ждала, жаждала звонка из морга, этого спасительного звонка, который сообщением о смерти Завязина разрешил бы ее муки. На подсознательном уровне она чувствовала, что даже смерть мужа будет для нее куда менее болезненна: гибель супруга принесла бы ей лишь боль потери; тогда как его уход к другой женщине (фактический или только ментальный – не имело значения) помимо боли потери рождал невыносимое, нестерпимое чувство брошенности, отвергнутости и изматывающую, лишающую всякого покоя, выжигающую и коверкающую душу надежду. Мысли о каком-нибудь чрезвычайном происшествии были для Полины последней отчаянной попыткой убежать от напрашивающегося очевидного вывода, что Завязин у любовницы; но со временем ситуации, когда муж задерживался до поздней ночи, стали настолько частыми, что она уже не могла хоть сколько-нибудь долго обманываться упованием на непредвиденное.

Как ни пыталась Полина, пребывая сейчас в одиночестве и полной тишине, убежать от действительности, лихорадочно перебирая все возможные объяснения, почему супруг не приходит домой, неизбежно вскоре возвращалась к мысли о любовнице. И эта мысль была для нее самой страшной. Когда она понимала, что муж сейчас изменяет ей, что, возможно, в эти минуты, пока она сидит на кухне и сходит с ума в ожидании его, он развлекается с другой женщиной, ей становилось до невозможности обидно, больно, грудь будто сдавливало многотонными тисками, и слезы наворачивались на глаза. Ожидание превращалось для Полины в нестерпимую пытку, и тогда она вновь смотрела на время, и снова ворох мыслей, чувств и эмоций переполнял ее. Из жуткого круга, полного отчаяния, слепых надежд, самообмана, страха и боли, она не способна была сама вырваться. Только появление мужа могло прекратить ее терзания.

В третьем часу ночи с лестничной площадки послышались звуки возни, а затем раздались звонкие щелчки дверного замка.

Глава XVI

Первое, что увидел Завязин, открыв дверь в квартиру, была жена. Она стояла прямо напротив, на расстоянии двух метров, спиной к проходу в комнаты, в упор смотря на него.

Полина представляла собой женщину возрастом лет под сорок, среднего роста, со стройной, в чем-то даже худощавой фигурой. Волосы ее, от природы очень светлые, были короткими: сверху, где-то до середины ушей, они лежали пышной шевелюрой с разделенной надвое челкой, а дальше плавно переходили в остриженный под машинку ежик, оголявший хрупкую шейку, выглядевшую от этого особенно стройной и грациозной. Маленькое лицо Полины, обладая округлой формой, было довольно рельефным, с красивыми скулами и подбородком. Нос имел ровную спинку, а книзу был слегка сплющен и вытянут, относясь к тому типу, про которые говорят «уточкой». Полина никак не подпадала под определение красавицы в общепринятом, эталонном понимании, но за счет стройной фигуры и какого-то уникального своего кроткого обаяния всегда выглядела очень привлекательно. И в тридцать, и в сорок лет она продолжала обращать на себя внимание мужчин; только в последние месяцы, полные тяжелых душевных переживаний, свойственное ей обаяние поблекло.

Сейчас же лицо Полины было преисполнено бурлящей в ней обидой и яростным негодованием. Она смотрела на мужа воспаленными красными глазами из-за разбухших, полных подавленных слез век. Во взгляде ее было все: укор, мольба, отчаяние, злость. Только на мгновение Завязин смог заглянуть ей в лицо, как тут же, не проронив ни слова, отвернул голову и весь поворотился назад, принявшись закрывать входную дверь.

– Ты не в домашнем. Ходила куда-то? – вешая куртку в шкаф, спросил Завязин, успев заметить, что Полина была в тех вещах, в которых отправлялась с утра на работу: в теплых шерстяных колготках и вязаной кофточке, переодев только юбку на трико.