Семья

Я физически ощутила напряжённое ожидание, окружившее меня со всех сторон. Серёжа смотрел просительно и грустно; Катя, сидя на его руке, не по-детски серьёзно смотрела сверху; Макс, взяв меня за руку, поднял головку и смотрел на меня снизу. Я улыбнулась, протянув руку, растрепала Серёжины волосы и вывернулась из-под его руки.

– Пойду посмотрю, что у нас с ужином.

Я сбежала от них, ожидающих от меня то, что я не могла дать.

Я не понимала себя и впервые в жизни не стремилась в себе разобраться. Я не нуждалась в покаянии Сергея, я не нуждалась в его взгляде, в его тепле, я не нуждалась в самом его присутствии в своей жизни. За эти пять дней я ни разу не задала себе вопрос: «А люблю ли я его по-прежнему?» Возможно, вопрос не возникал из чувства самосохранения, потому что ответь я на него, и тотчас возникнет необходимость что-то делать, что-то решать…

Проходя мимо кухни дальше, к входной двери, я захватила с вешалки чью-то куртку, толкнула дверь наружу и почти столкнулась со Стефаном.

– Куда ты? – спросил он. – Там дождь.

Не отвечая, я обошла его, двигаясь своим путём. «Надо найти укромное место, где никто ничего не будет от меня ждать, никто не будет ничего требовать, где не бывает вопросов, и нет ответов. Где не надо улыбаться, когда улыбаться нет сил».

Стефан догнал, накинул мне на голову дождевик и, обхватив за талию, куда-то поволок.

– Пусти меня, – начала отбиваться я. – Пусти, я хочу побыть одна.

Не слушая, он приволок меня к конюшне и втолкнул в её густое тепло. Я услышала тревожное ржание Красавицы, удар её копыта в ясли.

Голос Василича сердито окрикнул:

– Ннооо, ннооо, не буянь! Чего опять не так? Чего разволновалась?

– Василич, уйди, – сказал Стефан.

– Куда это «уйди»?

– Уйди отсюда, говорю.

– Чего это? … Ааа … ладно… пошёл.

– Не трезвонь там…

– Ну ты, Стефан… – Василич захлебнулся возмущением и закашлялся.

– Маше скажи, пусть ужин задержит, пусть скажет, что ещё не готово.

– Ага… понял… – последние слова Василич говорил уже за пределами конюшни.

Стефан открыл калитку стойла Красавицы. Кобылка кинулась ко мне и, пофыркивая, коснулась мягкими губами шеи.

– Ну что ты? Что ты, девочка? – Я обняла её за морду и, успокаивая, другой рукой погладила по холке. – Всё хорошо. Всё у нас с тобой хорошо.

Хорошо было так, что я плохо видела из-за слёз. Я привалилась к тёплому боку лошади, изогнув шею, она словно спрятала меня от мира.

Там, на конюшне, в её «объятиях», я и поняла, почему запрещаю себе думать над случившимся. Я вспомнила взгляд Серёжи, в тот момент, когда он произнёс «ты», обращаясь ко мне в своём единственном предложении: «Когда ты прекратишь…».

«В его глазах был не гнев, в его глазах была ненависть. Он ненавидел меня в ту минуту, потому и дети так испугались, и я отшатнулась будто от удара. Едва осознав это, я вспомнила слова Таты: «Любовь нельзя потерять. Она не иголка. Любовь можно убить». Убить. Любовь можно убить… Нет! Минутный гнев и даже ненависть забудутся, а любовь моя жива и будет жить!» Я похлопала Красавицу по крупу.

– Всё, девочка, мне пора. – Взявшись за гриву, я повела кобылу в стойло, всхрапывая, она послушно зашла внутрь, и я закрыла дверцу. – До завтра, девочка. Стефан, где та штука, которой ты меня накрыл от дождя?

Стефан сидел на огромном троне, который сам же и вырезал из цельного корня какого-то могучего дерева. Я улыбнулась, в рогатых объятиях трона Стефан был похож на мифический дух леса.

– Тебе короны не хватает, – сказала я, подошла и поцеловала его в щёку. – Благодарю, Стефан.

Он взял мои руки в свои ладони.

– Ты перестала смеяться. Твоё счастье… убили?

«Любовь можно убить…», – вновь всплыло в моей памяти. Я тряхнула головой.

– Нет, Стефан. Я не отвечу. Никому и никогда я не расскажу, что случилось. И сама забуду, по крайней мере, на жизнь свою влиять не позволю.

Придерживая надо мной дождевик, Стефан проводил меня до двери в дом, а сам отправился к себе в коттедж. Маша, увидев меня, громко и фальшиво запричитала:

– Ой, Маленькая, опростоволосилась я сегодня! Никак у меня жаркое не приготовится, ты уж прости меня!

Вместе с благодарностью к ней я почувствовала и вину – я вынудила её сделать выбор между мною и Серёжей и занять чью-то сторону. Я подошла и прижалась головой к её мягкому плечу.

– Спасибо, Маша.

Она сморщила нос.

– Пахнешь ты, Маленькая, будто с конём обнималась.

– Так и есть! – Я тихонько засмеялась. – Только не с конём, а с Красавицей. Она меня в тесные объятия заключила, всю голову губами ощупала. Пойду отмываться.

Маша наклонилась ближе и, забыв про запах, зашептала:

– Сергей Михалыч тебя искал, я соврала, что ты побежала на конюшню Красавицу свою успокаивать. Василич, мол, справиться с ней не может, потому тебя позвал…

– О чём задумалась?

Вопрос Серёжи вывел меня из воспоминаний, и я ответила:

– Вспомнила нашу ссору. Ту, что случилась, когда я деток без тебя на лошадок посадила.

– Почему ты вспомнила?

– Не знаю. Вспомнилось.

– Я так и не понял тогда, почему ты меня простила. Я был так ошеломлён неожиданностью прощения и так рад, что и разбираться не стал.

Примирение стало неожиданным и для меня.