Семья Рубанюк

— Я хотел бы еще послушать тебя, — сказал Бутенко, делая ударение на слове «тебя». — Твои планы, думы твои… Ну, закончите уборку, вспашете, посеете, дальше что?

Ожидая ответа, он занялся своей трубкой.

— Дырок в колхозе столько, что, честно признаюсь, не знаю, за что в первую очередь и взяться.

— А знать положено.

— Строиться нужно. Полевых таборов нет, амбары худые, фермы надо возводить новые, клуб необходим. А главное, до зарезу нужна электростанция. Я уж не говорю о том, что почти все хаты нуждаются в серьезном ремонте. Потихоньку примемся за все это.

— Езди потиху, не будешь знать лиха? Так? — Бутенко решительно повел рукой, словно отрезал. — Не годится! Эта премудрость, дорогой академик, нам не годится. Вот если бы ты сказал: «Хочу строить быстро, строить фундаментально, прочно, красиво», к пользе и славе российской, как когда-то говорил Михайло Васильевич Ломоносов; вот если так строить, тут и я и райисполком тебе первые помощники.

Петро невольно вспомнил, как стараются колхозники раздобыть лишнюю тяпку, ссорятся из-за ведерка, топора. Вон Сашко изловчился делать проволочные гвозди, так ему проходу не дают: «Сашуня, сердце, одолжи десяточек, до зарезу нужно!» А тут, не говоря уже о генераторе и моторах, потребуются десятки лопат, ломы, пилы, топоры, бестарки, носилки.

Но в воображении Петра встали электрифицированные молотильные тока, фермы, радиоузел, поливные установки на огороде и в саду. И свет, свет далеко вокруг…

— Мы с электростанции начнем. Кое-что все-таки от нее осталось. Пять моторов Кузьма Степанович успел в землю закопать.

— Абсолютно правильно. Но не «потихоньку». К весне, никак не позже, она должна дать ток.

— Людей потребуется очень много. Плотину привести в порядок — и то… Транспорта сколько! Нет ни турбины, ни генератора, ни электропроводов.

Оба на минуту задумались. И Петру и Бутенко было совершенно ясно, какие трудности возникнут перед Чистой Криницей, если взяться за строительство.

— Есть вариант, Игнат Семенович! — сказал Петро. — До войны криничанскую станцию проектировали только на двадцать киловатт. Маленькая, а строили ее два с половиной года… Что, если теперь построим побольше? Силами нескольких колхозов?

— Рад, что ты сам дошел до этой мысли, — сказал Бутенко с довольным лицом. — Сапуновцы уже интересовались, не примете ли вы их в пай. Такой речки, как у вас Подпольная, нет ни у них, ни в «Дне урожая», ни в Песчаном. Вот и мозгуй. Прямой резон объединиться. Каждый колхоз выставит строительную бригаду. Гидротехников и монтажников я уже на себя беру. Подыщем…

Старухи несколько раз приходили, но так и не дозвались Петра и Бутенко обедать; они всё сидели под копной. Федор Лихолит и Варвара Горбань, которым понадобился председатель, чтобы окончательно решить вопросы, связанные с молотьбой, застали около них и Якова Гайсенко. Все трое склонились над листком бумаги, испещренным цифрами. Это был всего-навсего приблизительный расчет людей, которых можно было привлечь к восстановлению гидростанции, однако Петро так бережно положил его к себе в планшет и выражение лица у него было таким, что Лихолит не утерпел и спросил:

— О чем-то важном, вижу, толковали?

— Так вот, друзья, — сказал Петро, — давайте думать, как нам и с уборкой справиться и за гидростанцию взяться. Игнат Семенович установил срок — дать ток весной.

— Придется крепко думать, — сказал Яков, поглядывая, на Бутенко. — Игнат Семенович мягкий, мягкий, а как срок назначит — требовать крепко будут.

— Это ты, Гайсенко, правильно подметил, — сказал Бутенко, пожимая всем руки на прощанье.

* * *

В течение недели Петро, с трудом выкраивая время, ездил в соседние колхозы, говорил с председателями. Участвовать в строительстве гидроэлектростанции все брались охотно, но требовали подождать до конца полевых работ; с людьми было туго повсюду.

В Чистой Кринице убирали хлеб значительно быстрее и лучше, чем в предыдущем году. О выдающихся рекордах криничанеких вязальщиц, в частности о Федосье Лаврентьевой, изо дня в день вязавшей по пять тысяч снопов, появилась в областной газете корреспонденция.

Но молотьба и вывоз хлеба подвигались медленно: к концу месяца оба тока были завалены зерном, а с очисткой его не управлялись — на весь колхоз осталась одна веялка. Потом пошли дожди, зерно сушить было негде; пришлось расчищать дополнительные площадки, собирать по дворам рядна, мешки, вязать соломенные маты, снова и снова перелопачивать горы зерна.

Петро за последние дни вымотался так, что мать, и до этого с тревогой наблюдавшая, как он и спит и ест на ходу, однажды накинулась на него с упреками.

— Да ты что думаешь, сынок? — дрожащим от слез голосом укоряла она. — Глянь, какой стал, разве же можно так?! Ни поешь, ни поспишь, как все люди. А ты хворый…

— Это я хворый? — протестовал Петро. — Да я никогда еще таким крепким не был. Вот..

Он расправлял плечи, показывал мускулы, но перехитрить мать было не так-то легко.

— И с фронта приехал ты не дуже гладкий, а теперь и половины тебя не осталось, — отчитывала она его. — Ну, к чему так? Кому это нужно?