Семья Тибо.Том 1

Даниэль возвращался из Версаля, где провёл полдня в тенистом парке, наслаждаясь ясной октябрьской погодой. Он еле успел вскочить в вагон. И случаю было угодно, чтобы лицо пожилого человека, напротив которого сел Даниэль, оказалось отчасти ему знакомо: днём они несколько раз встречались в рощах Большого Трианона{46}; Даниэль обратил на него внимание, приметил и теперь был доволен, что можно рассмотреть его получше. Вблизи незнакомец выглядел гораздо моложе: волосы его поседели, но ему, вероятно, ещё не было и пятидесяти; короткая, совсем белая бородка аккуратно обрамляла лицо, которому правильность черт придавала особую привлекательность. Румянец, походка, руки, покрой костюма, сшитого из светлой материи, изысканный цвет галстука, в особенности же голубые глаза, живые и горящие, которые жадно вглядывались во всё окружающее, — словом, весь его облик был совсем юношеский. Привычным движением книголюба он перелистывал страницы какого-то томика в мягком, как у путеводителя, переплёте без заглавия. На переезде между Сюреном и Сен-Клу незнакомец встал и вышел в коридор; он высунулся в окно, любуясь панорамой Парижа, позолоченного лучами заходящего солнца. Затем он прислонился к застеклённой двери, за которой сидел в купе Даниэль. И молодой человек в уровень со своим лицом увидел руки, отделённые от него лишь толщей стекла, — они держали загадочную книгу; тонкие руки, изящные и выразительные, как бы одухотворённые. Одно движение — и книга полураскрылась и на странице, прижавшейся к стеклу, Даниэлю удалось прочесть несколько слов:

Натанаель, я научу тебя страстям…

Жизнь прожигать в неистовом разгуле…Жар патетический, Натанаель, но только не покой…

Книга передвинулась. Даниэль едва успел разглядеть название, змеившееся наверху каждой страницы: «Яства земные».

Он сгорал от любопытства; в тот же день он обошёл несколько книжных лавок. Но об этом произведении не знали. Неужели «Некто из вагона» навсегда унёс с собой тайну? «Жар патетический, — повторял Даниэль, — но только не покой!» На следующее утро он ринулся в галереи Одеона{47}, перерыл все книжные каталоги, а спустя несколько часов вернулся домой с томиком в кармане и заперся у себя в комнате.

Прочёл он книжку одним духом. На это ушло полдня. Уже вечерело, когда он вышел из дому. Ещё никогда он не испытывал такого возбуждения, такой восторженной просветлённости. Он шёл вперёд большими шагами, с победоносным видом. Уже совсем стемнело, а он всё шагал по набережным — дальше и дальше от дома. Вместо ужина он съел булочку и вернулся к себе. Книга, брошенная на столе, ждала его. Даниэль долго ходил вокруг, уже не решаясь к ней притронуться. Он лёг, но ему не спалось. Наконец он сдался, набросил на себя плед и стал читать снова, не спеша, с самого начала. Он чувствовал, что наступил торжественный час, что в сокровенной глубине его души идёт созидательная работа, свершается таинство рождения нового. Стало светать, и он, во второй раз прочитав последнюю страницу, вдруг понял, что смотрит на жизнь по-новому.

Я дерзко присвоил всё сущее и счёл себя вправе обладать всем, чего ни пожелаю…

Всякое желание идёт нам на потребу, на потребу нам идёт и утоление всякого желания, — ибо от этого, оно возрастает.

И он понял, что вдруг освободился от усвоенной в детстве привычки всё оценивать с точки зрения правил нравственности. Слово «грех» приобрело для него совсем иной смысл.

Действуй, не рассуждая, хорош или дурён поступок. Люби, не тревожа себя мыслью — добро ли это или зло…

Чувства, которым он до сих пор поддавался лишь помимо воли, внезапно освободились от пут и с ликованием ринулись вперёд; в ту ночь, за несколько часов всё смешалось в его представлении о нравственных ценностях, — рухнуло сооружение, которое он с детства считал незыблемым. На следующий день он чувствовал себя так, будто накануне принял крещение. И пока он отрекался от всего, что ещё недавно считал неоспоримым, какое-то удивительное спокойствие снисходило на него, смиряя те силы, которые его терзали доныне.