Семья Тибо.Том 1

— Симону всё хотелось, чтобы я сел слева от него, — продолжал он. — Ведь я был единственным его приятелем на свадьбе. Даниэль обещал приехать, но обманул, и никто из Батенкуров не явился — даже двоюродный брат Симона, с которым они вместе воспитывались; Симон так на него рассчитывал, всё ждал, до последнего поезда. Жаль было беднягу. Натура у него впечатлительная, уязвимая, уверяю вас. Я знаю о нём много хорошего. Он всё оглядывался — вокруг были чужие. Вспомнил он о своих родителях и всё твердил мне: «Никогда я не думал, что они обойдутся со мной так сурово. Как же, значит, они на меня сердятся!» А за ужином он сказал: «От них ни единою слова, даже телеграммы не прислали! Я теперь для них не существую. Верно ведь, скажи?» Я не знал, что ему отвечать. И он поспешно добавил: «О, я не о себе забочусь, мне-то всё равно. Я забочусь об Анне». И как раз в это время Анна, наводившая на меня страх, распечатала телеграмму — её только что принесли. Батенкур побледнел как смерть, но оказалось, телеграмма пришла на её имя — поздравление от подруги. Тут он не выдержал: не обращая внимания на окружающих, которые не спускали с него глаз, не обращая внимания на Анну, её замкнутое лицо, её холодный взгляд, он расплакался. Она разозлилась. И он это прекрасно понял. Положил ладонь на её руку и вполголоса, как мальчишка, проговорил: «Прошу меня извинить». Слушать его было невыносимо. Она не шелохнулась. И тут, — а это было ещё тяжелее, чем его слёзы, — он стал оживлённо болтать, шутить, через силу, со слезами на глазах, ни на секунду не останавливаясь и то и дело утирая слёзы обшлагом рукава.

Жак с таким волнением рассказывал об этой сцене, что Женни негромко сказала:

— Как это ужасно…

Он переживал радость автора, — вероятно, впервые. И переживал остро. Но лицемерно скрыл её.

— Я вам ещё не надоел? — спросил он, словно не услышав её замечания. И тут же продолжал: — Но это ещё не всё. За десертом раздались крики с других столов: «Новобрачных!» Батенкур и его жена встали, улыбаясь, с бокалами шампанского обошли зал. Вот тут-то и произошла душераздирающая сцена. Обходя столы, они забыли о её дочке от первого мужа — девчурке лет восьми-девяти. Она бросилась за ними бежать. Они уже вернулись на свои места. Мать нехотя поцеловала девочку и поправила ей воротничок. А потом подтолкнула её к Батенкуру. Но у того после обхода столов, когда он не встретил ни одного дружеского взгляда, снова полились слёзы, и он ничего не видел; пришлось посадить девочку ему на колени. Что за фальшивая улыбка была у него, когда он наклонился к чужому ребёнку! Девочка подставила ему щёчку, у неё были такие грустные глаза, — нет, мне этого никогда не забыть. В конце концов он её поцеловал. А она всё не уходила, и он стал поглаживать её подбородок с каким-то тупым выражением лица, вот так, одним пальцем, понимаете? Уверяю вас, это производило такое жалкое впечатление… Словом, скверная история, вы не находите?..

Она обернулась к нему, её поразило то выражение, с которым он произнёс «скверная история». И заметила, что во взгляде Жака нет ничего тяжёлого, грубого, всего, что ей было так неприятно, и даже его ясные, живые, выразительные глаза были сейчас прозрачны, как вода. «Почему он не всегда такой?» — подумала она.

Жак улыбался. Невесёлые эти воспоминания были для него не так уж важны — ему доставляло удовольствие вникать в жизнь других людей, познавать их мысли и чувства. Женни это тоже доставляло удовольствие, и, пожалуй, для обоих оно сейчас возрастало от одного сознания, что они испытывают его не в одиночку.

Они дошли до конца аллеи; уже показалась опушка леса. Солнце раскинуло на траве перед ними сверкающий ковёр. Жак остановился.

— Моя болтовня вам наскучила, — сказал он.

Она промолчала.

А он всё не прощался и вдруг проговорил:

— Раз уж я дошёл до вашего дома, — мне хотелось бы повидаться с Даниэлем.

Как некстати он напомнил о том, что она солгала, и особенно рассердило её то, что он сразу поверил ей. Она не отвечала, и Жак понял только одно, — что он ей надоел и она не хочет, чтобы он провожал её дальше.

Он был уязвлён. Однако ему не хотелось расставаться с нею, не хотелось, чтобы у неё в душе остался дурной осадок, именно в это утро, когда ему показалось, будто между ними возникло то, о чём он смутно мечтал уже столько месяцев, а может быть, и лет!

Они продолжали молча идти по тропинке, заросшей акациями, ведущей к садовой калитке. Жак держался немного позади, и ему была видна изящная и какая-то печальная линия её щеки.

Чем дальше они шли, тем невозможнее было ему изменить решение и оставить её. Минуты бежали. Вот они остановились у калитки. Она её открыла. Он пошёл вслед за ней. Они пересекли сад.

На террасе никого не было; в гостиной — тоже.

— Мама! — окликнула Женни.

Никто не отвечал. Она подбежала к кухонному окну и, уже раз солгав, спросила:

— Господин Даниэль приехал?

— Нет, мадемуазель, но только что принесли телеграмму.

— Не беспокойте вашу матушку, — произнёс наконец Жак. — Я ухожу.

Женни держалась прямо, на лице её появилось строптивое выражение.