Семья Тибо.Том 1

Он сделал неопределённый жест, выразивший удивление; у него не было никакой охоты сегодня отсюда уходить. Разве он не у себя дома? Прибранная комната, как всегда, ожидала его; достаточно было пройти через коридор. Сколько раз возвращался он поздно ночью после четырёх, пяти, шести дней отсутствия! И появлялся за завтраком в пижаме, свежевыбритый и громко шутил и смеялся, чтобы побороть у детей молчаливую настороженность, над смыслом которой он не давал себе труда задуматься. Г‑жа де Фонтанен всё это знала, и она проследила сейчас на его лице весь ход его мысли; но она не пошла на попятный и распахнула перед ним дверь в прихожую. Он вышел с тяжёлой душой, но сохраняя невозмутимый вид друга, который прощается с хозяйкой.

Надевая пальто, он вспомнил, что она без денег. Не колеблясь ни секунды, он отдал бы ей всё содержимое своих карманов, хотя он решительно не знал, где ему раздобыть себе деньги на жизнь; но мысль, что этот отвлекающий манёвр может что-то изменить в ритуале его ухода, что, получив от него деньги, она, быть может, не рискнёт столь решительно выпроводить его за дверь, — эта мысль задела его щепетильность; к тому же он испугался, что Тереза может заподозрить в этом расчёт. Он сказал только:

— Друг мой, мне ещё так много нужно вам сказать…

И она, помня о том, что нельзя отступать, но помня также, что деньги необходимы, быстро ответила:

— Завтра, Жером. Я приму вас завтра, если вы придёте. Мы поговорим.

Решив уйти от неё галантно, он схватил её пальцы и прижал к губам. Последовала секунда нерешительности. Затем она отняла руку и отворила дверь на лестницу.

— Что ж, до свиданья, мой друг… До завтра…

Она в последний раз увидела его, — приподняв шляпу и обратив к ней улыбающееся лицо, он шёл по лестнице вниз.

Дверь захлопнулась. Г‑жа де Фонтанен осталась одна. Прижалась лбом к косяку; от глухого стука парадной двери вздрогнул дом. На ковре валялась светлая перчатка. Она бездумно схватила её, прижала к губам, глубоко вдохнула воздух, пытаясь сквозь затхлый запах кожи и табака уловить тонкий и такой знакомый аромат. Потом, увидав себя в зеркале, она покраснела, откинула перчатку на ковёр, резко повернула выключатель и, избавившись благодаря темноте от себя самой, бросилась ощупью к комнатам детей и долго слушала их мерное дыхание.

IX

Антуан и Жак снова сели в фиакр. Лошадь шла медленно, копыта, точно кастаньеты, цокали по мостовой. На улицах было темно. В дряхлой колымаге мгла отдавала сырым сукном. Жак плакал. От усталости и, наверно, ещё от материнской улыбки и поцелуя, которыми его одарила эта дама, в нём наконец пробудились угрызения совести. Что он ответит отцу? Он ощутил полный упадок сил и, выдавая свою тоску, приник к плечу брата, а тот обнял его. Впервые в жизни между ними не встала преградой застенчивость.

Антуан порывался заговорить, но с трудом преодолевал в себе чувство неловкости; в его голосе звучало нарочитое, чуть грубоватое добродушие:

— Ну, полно, старина, полно… Ведь всё позади… К чему теперь себя так казнить…

Он замолчал и только крепче прижал мальчика к себе. Однако любопытство не давало ему покоя.

— Но всё же с чего это ты? — спросил он более ласково. — Что там у вас произошло? Это он тебя подговорил?

— Да нет же. Он-то как раз и не хотел. Это всё я, только я.

— Но почему?

Ответа не было. Сознавая, что действует неуклюже, Антуан продолжал:

— А знаешь, мне такие вещи знакомы, все эти отношения, которые завязываются в школе. Уж мне-то ты можешь спокойно во всём признаться, я знаю, как это бывает. Поддашься на уговоры…

— Он мой друг, вот и всё, — шепнул Жак, по-прежнему прижимаясь к брату.

— Но, — отважился Антуан, — чем же вы… занимаетесь, когда остаётесь вдвоём?

— Разговариваем. Он меня утешает.

Антуан не решился продолжать расспросы. «Он меня утешает…» Это было сказано так, что у него сжалось сердце. Он собирался спросить: «Значит, тебе очень худо живётся, малыш?» — но в ту же секунду Жак мужественно добавил:

— И потом, если уж ты хочешь знать всё, он исправляет мои стихи.

Антуан отозвался:

— О, вот это прекрасно, это мне по душе. Честное слово, я очень рад, что ты поэт.

— Правда? — пробормотал мальчик.

— Да, очень, очень рад. Впрочем, я и раньше это знал. Я прочёл кое-что из твоих стихов, они валялись в комнате и случайно попались мне на глаза. Я тебе тогда об этом не сказал. Да ведь и вообще мы никогда с тобой не беседуем, сам не знаю почему… Но некоторые из твоих стихов мне очень понравились, у тебя несомненный талант, и нужно его развивать.

Жак ещё крепче прильнул к нему.

— Я так люблю стихи, — прошептал он. — Я отдал бы всё на свете за любимые строчки. Фонтанен мне даёт книги, — ты никому об этом не скажешь? Это он заставил меня прочитать Лапрада{21}, Сюлли-Прюдома{22}, и Ламартина, и Виктора Гюго, и Мюссе… О, Мюссе! Ты, верно, знаешь эти стихи:

Звезда вечерняя, посланница печали.{23}Чей чистый взор пронзил заката пелену…

Или вот это: