Семья Тибо.Том 1

Наступило молчание. Уже второй раз за эти полсуток г‑ну Тибо наносили удар в самое чувствительное место. Его охватил гнев, но он сдержался.

— Мы ещё поговорим об этом, — бросил он, выпрямляясь.

— Простите, простите, — сказал священник с неожиданной живостью. — Самое мягкое, что можно по этому поводу сказать, это то, что вы допустили… весьма предосудительную небрежность. — У него была своеобразная манера чётко и мягко выговаривать некоторые слова, слегка их растягивать и, не изменяя выражения лица, подносить при этом к губам указательный палец, словно требуя внимания. — Весьма предосудительную… — повторил он ещё раз и поднёс палец к губам. Потом, помолчав, добавил: — Речь идёт о том, чтобы как можно скорее исправить содеянное зло.

— Как? Чего вы от меня хотите? — закричал г‑н Тибо, не в силах больше сдерживаться. Он воинственно нацелился на священника своим носом. — Прикажете мне прервать без всякой причины лечение, которое уже дало превосходные результаты? Вернуть домой этого негодяя? Снова терпеть его выходки? Благодарю покорно!

Он сжал кулаки с такой силой, что затрещали суставы, и прохрипел сквозь зубы:

— По совести говорю: нет, нет и нет!

Невозмутимо пошевеливая руками, аббат, казалось, говорил: «Как вам будет угодно».

Господин Тибо встал одним рывком. Судьба Жака решалась вторично.

— Дорогой мой аббат, — начал он, — я вижу, с вами сегодня нельзя говорить, и я ухожу. Но позвольте сначала вам заметить, что вы даёте волю своей фантазии — совершенно как Антуан. Разве похож я на изверга-отца? Разве не сделал я всего, что было в моих силах, дабы обратить это дитя к добру, — любовью, снисходительностью, благим примером, влиянием семейной жизни? Разве не вытерпел я от него за долгие годы всё то, что отец вообще в силах вытерпеть от сына? Будете ли вы отрицать, что все мои благие порывы остались безрезультатны? К счастью, я вовремя понял, что мой долг состоит в другом, и, как ни мучительно мне это было, я, не колеблясь, пошёл на самые суровые меры. Тогда вы одобрили меня. Господь бог наделил меня некоторым опытом, и я всегда чувствовал, что, внушив мне мысль основать в Круи этот специальный корпус, провидение давало мне возможность запастись лекарством от моего собственного недуга. Разве я не заставил себя мужественно испить чашу сию? Много ли в мире отцов, которые нашли бы в себе силы поступить так же, как я? Разве мне есть в чём себя упрекнуть? Совесть у меня, слава богу, чиста, — заключил он, и чуть заметная протестующая нотка прорвалась в его голосе. — Я желаю всем отцам, чтобы совесть у них была бы так же спокойна, как у меня! А теперь я ухожу.

Он отворил дверь; на его лице появилась довольная улыбка, и он добавил саркастическим тоном, смачно, с лёгким нормандским выговором:

— К счастью, голова у меня будет покрепче, чем у вас у всех.

Аббат молча последовал за ним в прихожую.

— Ну, что ж, до скорой встречи, дорогой аббат, — сказал г‑н Тибо уже без всякой досады, стоя на площадке.

Он повернулся для прощального рукопожатия, но тут аббат заговорил — мечтательно и без всяких предисловий:

— «Два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей, став, молился сам в себе так: „Боже! благодарю тебя, что я не таков, как прочие люди. Пощусь два раза в неделю; даю десятую часть из всего, что приобретаю“. Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: „Боже! будь милостив ко мне, грешнику!“»

Господин Тибо приоткрыл веки и увидел, как его духовник в сумраке прихожей подносит палец к губам:

— «Сказываю вам, что сей пошёл оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится».

Толстяк, не дрогнув, выдержал удар; он застыл, глаза его оставались закрыты. Молчание затягивалось, и он решился ещё раз взглянуть, что происходит; оказалось, аббат успел уже бесшумно притворить створку; г‑н Тибо остался один перед запертой дверью. Он пожал плечами, круто повернулся и пошёл. Но на половине лестничного пролёта остановился; его рука вцепилась в перила; он тяжело дышал и дёргал подбородком, точно норовистый конь, не желающий терпеть узды.

— Нет, — пробормотал он.

И, более не колеблясь, отправился домой.

Весь день он пытался забыть то, что произошло. Но когда под вечер г‑н Шаль не сразу ему подал требуемую папку, он неожиданно пришёл в ярость и сдержался с большим трудом. Антуан дежурил в больнице. Обед прошёл в молчании. Не дожидаясь, пока Жизель доест сладкое, г‑н Тибо сложил салфетку и ушёл к себе.