Семья Тибо.Том 1

Пробило восемь. «Я мог бы сегодня ещё разок туда зайти, — подумал он, сел за стол и твёрдо решил не ходить. — Он опять заговорит о Жаке. Сказано нет, — значит, нет».

«Но что хотел он сказать своей притчей о фарисее?» — в сотый раз задал он себе тот же вопрос. И вдруг у него задрожала нижняя губа. Г‑н Тибо всегда испытывал страх перед смертью. Он выпрямился и сквозь бронзу, которой был заставлен камин, отыскал в зеркале своё отражение. Его черты утратили самодовольную уверенность, которая с годами маской легла на его лицо и с которой он не расставался даже наедине с самим собою, даже на молитве. Он содрогнулся. Опустив бессильно плечи, снова рухнул в кресло. Он уже видел себя на смертном одре и в страхе спрашивал себя, не придёт ли он к кончине с пустыми руками. В отчаянии цеплялся он за мнение ближних о нём. «Ведь я же порядочный человек!» — мысленно твердил он; утверждение звучало, однако, как вопрос; он больше не мог отделываться пустыми словами, он переживал одну из тех редких минут, когда человек исследует такие глубины своей души, куда он ещё ни разу не заглядывал. Судорожно вцепившись в подлокотники кресла, он всматривался в свою жизнь и не находил в ней ни одного достойного поступка. Из забвения выплывали тягостные воспоминания. Одно из них, мучительнее всех других, вместе взятых, предстало перед ним с такой неумолимой отчётливостью, что он спрятал лицо в ладони. Наверное, впервые в жизни г‑ну Тибо стало стыдно. Вот и ему довелось познать величайшее отвращение к самому себе, до того нестерпимое, что человек готов пойти на любую жертву, лишь бы искупить свой грех, вымолить у бога прощение, возвратить отчаявшейся душе покой, вернуть ей надежду на вечное спасение. О, вновь обрести господа… Но сперва обрести уважение священника, господнего слуги… Да… Ни часу больше не жить в этом проклятом одиночестве, под бременем осуждения…

На воздухе он успокоился. Чтобы добраться быстрее, он взял такси. Ему открыл аббат Векар; лицо его, освещённое лампой, которую он приподнял, чтобы узнать посетителя, было бесстрастно.

— Это я, — сказал г‑н Тибо; он машинально протянул руку и молча направился в рабочий кабинет.

— Я пришёл не для того, чтобы опять заводить разговор о Жаке, — сразу заявил он, едва успев сесть.

И, видя, что руки священника примирительно встрепенулись, сказал:

— Поверьте, не стоит к этому возвращаться. Вы заблуждаетесь. Впрочем, если вам так хочется, поезжайте сами в Круи, посмотрите, что там и как; вы убедитесь, что я прав. — Потом продолжал с какой-то смесью резкости и простодушия: — Уж не сердитесь, что утром я был так раздражителен. Вы ведь знаете, я так вспыльчив, я просто не смог… Но, откровенно говоря… Вы тоже немного пересолили, ну, с тем фарисеем, помните? Пересолили. Я имею полное право на вас обидеться, чёрт возьми! Что там ни говорите, а вот уж тридцать лет, как я посвящаю католическим заведениям всё своё время, все свои силы, более того — львиную долю своих доходов. И всё это для того, чтобы услышать из уст священника, друга своего, что я… что я не… признайтесь, что это несправедливо!

Аббат глядел на своего духовного сына, словно говоря: «И всё равно в каждом слове вашем слышна гордыня…»

Молчание затягивалось.

— Дорогой мой аббат, — начал г‑н Тибо уже не столь уверенным тоном, — я допускаю, что я не вполне… Ну, ладно, согласен: я слишком часто… Но таков уж, как говорится, у меня характер… Разве вы не знаете, что я за человек? — Он, как милостыню, вымаливал снисхождения. — Ах, путь к благодати труден… Вы один можете меня поддержать, руководить мною… — И вдруг пролепетал: — Я старею, мне страшно…

Аббата растрогала перемена в голосе. Он понял, что не следует дольше молчать, и придвинул свой стул поближе к г‑ну Тибо.

— А теперь и я в нерешительности, — сказал он. — К тому же, дорогой друг, что я могу ещё добавить, после того как слова Писания так глубоко вошли в ваше сердце? — Он на мгновенье задумался. — Я понимаю, господь доверил вам высокий пост; трудясь во славу божию, вы завоевали у людей авторитет, добились почестей; и всё это вполне заслужено вами; ну как же тут не смешать славу господню со своей собственной? Как не поддаться соблазну и не предпочесть — ну, самую малость — славу свою славе его? Я понимаю…

Господин Тибо поднял веки и не опускал их больше; выцветшие глаза смотрели испуганно и в то же время невинно, по-детски.

— И однако! — продолжал аббат. — Ad majorem Dei gloriam[18]. Только это и важно, всё прочее — суета сует. Дорогой мой друг, вы из породы сильных, иначе говоря, из породы гордецов. Я знаю, как это мучительно — подчинять свою гордыню велениям долга! Как трудно не жить для себя, не забывать о боге, даже когда ты весь поглощён благочестивым делом! Не быть одним из тех, о ком господь наш однажды сказал столь печальные слова: «Приближаются ко Мне люди сии устами своими, сердце же их далеко отстоит от Меня!»