Семья Тибо, том 1

Хоть она и старалась не смотреть на его лицо, но по тону поняла, что Ноэми гораздо лучше, и ей показалось, что ему несколько неловко, — позвал жену к изголовью больной любовницы. Ей стало до боли досадно. Она уже не могла постичь, что за наваждение заставило ее так поспешно примчаться сюда. Что ей тут делать, раз Ноэми выздоравливает, раз все пойдет по-старому? Она решила без промедления вернуться домой.

Жером пробормотал:

— Благодарю вас, Тереза.

Голос его звучал нежно, почтительно, робко. Она заметила, что рука Жерома, лежавшая на колене, — рука, чуть похудевшая, удлиненная, покрытая прожилками, почти незаметно дрожит, и огромная камея подрагивает на безымянном пальце. Она удержалась и не подняла голову, а все смотрела, не отводя взгляда, на руку без перчатки и уже не досадовала, что отправилась в такое путешествие. К чему уезжать? Она явилась по доброй воле, под натиском чувств, внушенных ей его мольбой; ничего плохого от этого не случится. И тотчас же, чтобы отогнать всякое желание уехать, она призвала на помощь свою веру и почувствовала, что снова укрепилась духом. Никогда еще в часы сомнений божественная сила не покидала ее надолго.

Экипаж катился по большому городу, полному воздуха, с обширными перспективами. Еще не открылись ставни магазинов, но по тротуарам уже шли на работу люди. Кучер свернул на неширокую улицу, как бы составленную из отдельных кусков мостовой, соединенных горбатыми мостиками: улица перерезала ряд параллельных каналов, окаймленных домами; плоские, высокие, узкие фасады, в большинстве своем красные, с белыми оконными рамами, отражались в почти недвижимых водах меж ветвями ив, склонившихся вдоль набережных. Г-жа де Фонтанен почувствовала, что она на чужбине.

— Как поживают дети? — осведомился Жером.

Она заметила, что он не сразу решился заговорить о них, что он взволнован и на этот раз даже не пытается скрыть свою растерянность.

— Превосходно.

— Как Даниэль?

— Он в Париже, работает. Приезжает на досуге в Мезон.

— А вы сейчас в Мезоне?

— Да.

Он умолк; вероятно, ему вспомнился парк, знакомый дом на опушке.

— А… Женни?

— Она здорова.

Он словно спрашивал ее взглядом, умолял ответить, и она добавила:

— Она очень выросла; сильно изменилась.

Веки Жерома дрогнули. Он негромко сказал, пересиливая себя, и голос у него от этого стал какой-то чужой:

— Ну конечно же! Должно быть, сильно изменилась…

Тут он снова умолк, отвернулся и вдруг, проведя рукой по лбу, глухо воскликнул:

— Ах, все это ужасно! — И без всякого перехода заявил: — Тереза, я сижу почти без денег.

— Я привезла, — живо отозвалась она.

Это был вопль отчаяния, и сначала она даже обрадовалась, что может утешить Жерома. Но тотчас же возникла оскорбительная мысль: Ноэми вовсе и не больна, ей нарочно все это так преподнесли, заставили приехать только из-за денег! Поэтому она вздрогнула от негодования, когда Жером, подождав немного, не выдержал и спросил с униженным выражением:

— Сколько?

На миг ею овладело искушение приуменьшить цифру.

— Все, что мне удалось собрать, — сказала она. — Три тысячи франков с небольшим.

Он пробормотал:

— Ах, благодарю… благодарю… Если б вы только знали, Тереза!.. Главное, отдать пятьсот флоринов врачу…

Экипаж въехал на каменный мост, перекинутый через канал, напоминавший многоводную реку, загроможденную судами; потом свернули в предместье, по узким улочкам выехали на пустынную площадь и остановились у входа в часовню.

Жером сошел, уплатил кучеру, взял саквояж и, пропустив Терезу вперед, стал как ни в чем не бывало подниматься по ступеням и толкнул створку двери. Что это — часовня, церковь, а может быть — синагога?

— Приношу свои извинения, — тихо сказал он, — не хотелось подъезжать на извозчике к дому. За иностранцами тут слежка; потом все объясню. — И уже другим тоном, с учтивой улыбкой светского человека продолжал: — К тому же приятно немного прогуляться, не правда ли? Утро такое теплое!.. Я пойду вперед, покажу дорогу.

Она молча пошла вслед за ним. Экипажа на площади уже не было. Жером вел ее по сводчатому проходу, который уступами выходил на набережную канала; нижние этажи домов, стоявших на другом берегу, вереницей отражались в воде. Солнце играло на кирпичах, на блестящих стеклах окон, где пестрели настурции и герань. Набережная забита была людьми, ящиками, корзинами, — тут под открытым небом раскинулся рынок; из парусных лодок выгружали всякий хлам, подержанные вещи и цветы — к их аромату примешивался затхлый запах стоячей воды.

Жером обернулся.

— Не очень устали, друг мой?

Так же нараспев, по-прежнему, произнес он "дру-уг". Она опустила голову и не ответила.

А он и не подозревал, какое причиняет ей волнение; он указал на противоположный берег, на островерхий дом, к которому вел пешеходный мостик, и произнес:

— Вот туда мы и идем. О да, более чем скромно… Простите, что принимаю вас в такой убогой обстановке.