Семья Тибо. Том 2

Жак, не соглашаясь, упрямо покачивал головой. В часы отчаяния ему, действительно, случалось сурово осуждать молодых людей, которые его окружали. Ему казалось, что большинство из них мыслит слишком суммарно, узко, слишком легко поддаётся нетерпимости и ненависти; что они систематически упражняют свой ум в укреплении своих взглядов, а не в их расширении и обновлении; что большинство из них скорее бунтари, чем революционеры, и что они любят своё бунтарство больше, чем человечество.

Однако он воздерживался от критики своих товарищей в присутствии Пилота. Он сказал только:

— Их молодости? Но я как раз ставлю им в вину, что они недостаточно… молоды!

— Недостаточно?

— Нет! Их ненависть, в частности, — это старческая реакция. Маленький Ванхеде прав: подлинная молодость — не в ненависти, а в любви.

— Мечтатель! — серьёзно произнёс Митгерг, догнавший их. Он бросил сквозь очки косой взгляд на Мейнестреля. — Чтобы действительно хотеть, надо ненавидеть, — заявил он после паузы, глядя теперь куда-то вдаль перед собой. И почти тотчас же добавил вызывающим тоном: — Так же, как всегда было необходимо убивать, чтобы победить. Ничего не поделаешь!

— Нет, — сказал Жак твёрдо. — Не надо ненависти, не надо насилия. Нет! В этом я никогда не буду вместе с вами!

Митгерг окинул его взглядом, лишённым и тени снисхождения.

Жак слегка наклонился в сторону Мейнестреля и подождал секунду, прежде чем продолжать. Но так как Мейнестрель не вмешивался в спор, он решился и заговорил почти грубо:

— Надо ненавидеть? Надо убивать? Надо, надо!… Что ты знаешь об этом, Митгерг? Стоит одному какому-нибудь великому революционеру достигнуть победы без убийств, одной силой ума — и все ваши концепции насильственной революции изменятся.

Австриец тяжело шагал немного в стороне. Лицо его было сурово. Он не отвечал.

— Если на протяжении истории все революции пролили слишком много крови, — продолжал Жак, бросив новый взгляд в сторону Мейнестерля, — то это, должно быть, потому, что те, кто их совершал, недостаточно их подготовляли и продумывали. Все революции происходили более или менее неожиданно, от случая к случаю, в обстановке паники, осуществлялись руками сектантов вроде нас, возводивших насилие в догму. Они верили, что делают революцию, а довольствовались гражданской войной… Я охотно допускаю, что в непредвиденных обстоятельствах она может стать необходимостью; но я не вижу ничего абсурдного в том, чтобы допустить, в условиях нашей цивилизации, возможность революции другого типа, революции медленной, терпеливо направляемой умами вроде Жореса, — людьми, сформировавшимися в школе гуманизма, имевшими достаточно времени, чтобы дать созреть своему учению, чтобы установить план последовательных действий; оппортунистами в хорошем смысле слова, которые подготовили бы захват власти путём целого ряда методических манёвров, играли бы на всех досках сразу — парламент, муниципалитеты, профсоюзы, рабочее движение, стачки; революционерами, которые в то же время были бы государственными деятелями и осуществляли бы свой план с размахом, авторитетом и спокойной энергией, возникающими из ясной мысли, из понимания своего времени, — словом, в определённом порядке! И никогда не выпускали бы из своих рук управления событиями!

— «Управление событиями»! — рявкнул Митгерг, замахав руками. — Dummkopf![29] Установление нового строя мыслимо только под давлением катастрофы, в момент спазматической коллективной Krampf[30]

,когда все страсти накалены… (Он довольно бегло говорил по-французски, но с подчёркнутым и грубоватым немецким акцентом.) Ничто подлинно новое не может совершиться без того порыва, который порождается ненавистью. И для того, чтобы строить, необходимо сначала, чтобы циклон, Wirbelsturm, всё разрушил, всё сровнял с землёй, вплоть до последних обломков! — Эти слова он произнёс, опустив голову, с выражением какой-то отрешённости, которая делала их страшными. Он поднял голову: — Tabula rasa! Tabula rasa![31] — Резким движением руки он, казалось, сметал с пути препятствия, создавал перед собой пустоту.

Жак, прежде чем ответить, сделал несколько шагов.