Семья Тибо. Том 2

Я не преувеличиваю значения этих заметок, но всё же считаю, что ежедневные записи с первого дня болезни, которые ведёт больной, отравленный газами, больной и врач одновременно, могут, при современном состоянии науки, составить сводку клинических наблюдений, польза которых бесспорна. Особенно если довести их до самого конца. Бардо обещал опубликовать их в «Бюллетене».

Вчера уехал наш толстяк Делаэ. Выписан как выздоравливающий. Верит, что поправился совсем. Быть может, и так, кто знает? Зашёл ко мне попрощаться. Держался неловко, делал вид, что опаздывает и торопится. Не сказал мне на прощание: «Ещё увидимся», — или что-нибудь в этом роде. Жозеф, который убирал мою комнату, должно быть, заметил это, потому что, как только за Делаэ закрылась дверь, сразу же сказал: «Вот видите, господин майор, выкарабкаться не так уж трудно!»

Я чуть было не написал сейчас: «Если я ещё живу, то только благодаря моим врачебным записям». Уяснить себе вопрос о самоубийстве. Пора наконец сознаться, что чёрная тетрадка — только предлог. Каких только комедий не разыгрываешь перед самим собой! Странно. Мне неприятно сознаваться, что я никогда не испытывал по-настоящему желания покончить с собой. Никогда, даже в самые худшие минуты! Если нужно было решиться на такой шаг, так это в Париже, в то самое утро, когда я купил ампулы, которые… Я действительно об этом думал, садясь в поезд… И с того утра я начал комедию с записями. Как будто существует некий последний долг, который необходимо выполнить, прежде чем исчезнуть. Как будто я обязан был закончить труд целой жизни, как будто я в самом деле верю, что эти врачебные записи могут преодолеть, уравновесить соблазн. Недостаток мужества? Нет и ещё раз нет! Если бы искушение было подлинным, страх меня не удержал бы. Нет. Не мужества мне не хватало, а желания. Истина в том, что искушение всякий раз было слишком мимолётным. И я без труда отгонял его от себя (симулируя силу духа и ухватившись за предлог: надо, мол, вести записи…).

И, однако, если только смерть не наступит внезапно, — что, увы, маловероятно — я знаю, что не буду ждать естественного конца, я это знаю. Здесь я искренен и полностью отдаю себе отчёт в этом. Мой час наступит, в этом я уверен. Нужно только дождаться его. Ампулы здесь, у меня под рукой. Одно движение руки. (Вопреки всему, эта мысль умиротворяет).

Вечером.

Перед завтраком Гуаран принёс нам на веранду швейцарскую газету, где полностью помещена последняя речь Вильсона. Он прочёл её вслух. Волновался, и мы тоже. Каждое послание Вильсона — как поток свежего воздуха, проносящийся над Европой. Невольно приходит на мысль обрушившаяся шахта, куда накачивают кислород, чтобы заживо погребённые не задохнулись, могли бы дождаться, пока подоспеет помощь.

7 июля, 5 часов утра.

Навязчивая мысль. Стена, я наталкиваюсь на стену. Подымаюсь, бросаюсь снова, снова стена, я снова падаю и снова начинаю всё сначала. Стена. В какие-то мгновения — сам тому не веря ни на секунду — я стараюсь внушить себе, что, может быть, это неправда, что, может быть, я не обречён. Только предлог, чтобы вновь и вновь строить всю цепь рассуждений, которые каждый раз неизбежно бросают меня на эту стену.

После обеда, в саду.

Перечёл послание Вильсона. Гораздо более ясное, чем предыдущее. Уточняет свою концепцию мира, перечисляет условия, необходимые для того, чтобы урегулирование было «окончательным». Проект, волнующий своим размахом: 1) упразднение во всём мире политических систем, способных привести к новым войнам; 2) никаких изменений границ или пределов территорий без предварительного совещания заинтересованных держав; 3) принятие всеми государствами кодекса международного права, законы которого они все обяжутся соблюдать; 4) создание международной организации с функциями арбитражного суда, где будут представлены, без всяких различий, все нации цивилизованного мира.

(Я с каким-то детским удовольствием переписываю эти слова, заношу их в свой дневник. Ощущение большей причастности, сотрудничества.)