Семья Тибо. Том 2

Говорил об Америке и демократии с Вуазене и Гуараном. Вуазене прожил несколько лет в Нью-Йорке. Устойчивость Соединённых Штатов, безопасность. Гуаран, увлёкшись, предсказывает в припадке ясновидения, что в XXI веке страны Европы будут покорены жёлтой расой, а будущее белой расы ограничится Американским континентом.

2 часа утра.

Бессонница. Забылся на минуту, видел во сне Штудлера. Париж, лаборатория. Халиф в халате, кепи на голове, бородка коротко подстрижена. Я с жаром рассказываю ему что-то, что — уже не помню. Может быть, о Вильсоне или о Сообществе наций… Он оглядывается и косится на меня через плечо большим влажным глазом: «Чёрта ли тебе в этом, раз ты всё равно подохнешь?»

По-прежнему думаю о Вильсоне. (Да не осудит меня Халиф.) Вильсон, кажется мне, предназначен к той роли, которую он взял на себя. Чтобы конец этой войны стал концом всех войн вообще, мир должен быть делом человека нового, человека со стороны, не отягощённого ни старыми счётами, ни злобой; человека, который ничем не был бы похож на наших европейских заправил, вот уже четыре года бьющихся в судорогах войны, в остервенении стремящихся раздавить противника. Вильсон человек другого полушария. Представитель страны, которая является воплощением союза в условиях мира и свободы. И за ним стоит четверть обитателей земного шара! Каждый здравомыслящий американец не может не думать: «Если мы сумели построить наше государство и сохранить в течение столетия прочный и конструктивный мир, почему же невозможно создание Соединённых Штатов Европы[226]?» Вильсон продолжает линию Георга Вашингтона и прочих. (Он сам сознаёт это. Намекает на это в своей речи.) Того Вашингтона, который ненавидел войну и который тем не менее воевал, дабы избавить от войны свою страну. Про себя он думает (по словам Гуарана), что таким путём освободит весь мир; что, если ему удастся создать из этих маленьких враждующих государств обширную мирную конфедерацию, пример будет неотразимым для старого континента (которому понадобилось бы сто лет, чтобы это понять)!

Я пишу, а стрелки бегут по циферблату… Вильсон помогает мне держать призраки на почтительном расстоянии!

Волнующие проблемы, даже для «мертвеца в отпуску». В первый раз по возвращении из Парижа я почувствовал интерес к будущему. К тому будущему, которое начнётся с окончанием войны. Всякая вера будет утрачена на долгие годы, если восстановленный мир не переплавит, не перестроит, другими словами — не сплотит истекающую кровью Европу. Да, если вооружённые силы останутся по-прежнему основным орудием политики государств, если каждая нация, скрывшись за своими пограничными столбами, будет по-прежнему единственным судьёй своих поступков и не захочет обуздывать свои аппетиты; если федерация европейских государств не приведёт к установлению экономического мира

, как того хочет Вильсон, со свободным торговым обменом, с упразднением таможенных барьеров и т.д.; если эра международной анархии не отойдёт окончательно в прошлое; если народы не принудят свои правительства установить наконец режим всеобщего порядка, основанного на праве, — тогда всё придётся начинать заново, тогда, значит, вся пролитая сейчас кровь была пролита понапрасну.

Но иной раз исполняются и самые смелые надежды. (Пишу это, словно и я тут буду «при чём-то»…)

8 июля.

Тридцать семь лет. Последняя годовщина!…

Жду колокола к обеду. Прачка со своей дочерью прошла через террасу, несут тюки белья. Вспоминаю, какое волнение охватило меня недавно, когда я понял — по необычайному выгибу поясницы, по стеснённым движениям бёдер, — что она беременна. Почти незаметно, месяца три самое большое — четыре. Острое чувство страха, жалости, зависти, отчаяния! Человек, у которого нет будущего, и вот почти осязаемая тайна этого будущего! Этот зародыш, который ещё так далёк от жизни и которому предстоит прожить целую неведомую жизнь! Рождение новой жизни, которому не может помешать моя смерть…

В саду.

Вильсон по-прежнему занимает все умы. Бридж забыт. Даже в адъютантском «клубе» вот уже два часа разглагольствуют, не притрагиваясь к картам.

И газеты тоже полны комментариев. Бардо сказал сегодня: знаменательно, что цензура не препятствует умам волноваться миражами будущего мира. Хорошая статья в «Журналь де Лозанн». Цитируют речи Вильсона от января 1917 года: «мир без победы» и «последовательное ограничение национальных вооружений, вплоть до всеобщего разоружения». (Январь 1917 года. Вспоминаю знакомые места, развалины позади высоты 304[227]. Сводчатый потолок погреба, где помещалась столовая. Споры о разоружении с Пайеном и беднягой Зейертом.)

Не мог дописать. Вошёл Мазе с анализом. Уменьшение хлористых соединений, и особенно фосфатов.