Семья Тибо. Том 2

— А ещё кусочек вот этого! — сказала она, лакомо облизываясь и указывая затянутым в перчатку пальцем на мисочку обыкновенного паштета из гусиной печёнки. «Вот это» предназначалось для неё самой; паштет был её слабостью; но ей, конечно, приходилось его есть разве только случайно, во время путешествия, где-нибудь в железнодорожном буфете или в деревенской гостинице. Порция паштета на несколько су — розоватого и жирного, окружённого топлёным салом, остро приправленного гвоздикой и мускатным орехом и намазанного на ломоть свежеиспечённого хлеба, — в этом было всё её прошлое, прошлое бедной парижской девушки, которое вдруг она ощутила на языке… Завтраки всухомятку на скамейке Тюильрийского сада, в полном одиночестве, среди голубей и воробьёв, в те годы, когда она служила продавщицей на улице Оперы. Никаких напитков; но, чтобы утолить жажду, возбуждённую пряным паштетом, — пригоршня испанских вишен, купленная у разносчика на краю тротуара. И в завершение, когда наступало время возвращения на работу, — чашечка чёрного кофе, сладкого и горячего, пахнущего жестью и гуталином, которую она выпивала опять-таки в одиночестве у стойки кафе-бара на улице Святого Роха.

Анна рассеянно смотрела, как приказчик завёртывает покупки и пишет счёт…

В одиночестве… Уже в то время верный инстинкт подсказывал ей, что если у неё и были кое-какие шансы преуспеть, то лишь при условии отчуждённого от всех и замкнутого существования, без увлечений, без привязанностей, в полной готовности к любому превращению. Ах, если бы гадалка, бродившая по. Тюильрийскому саду со своей заплечной корзинкой и трещоткой и торговавшая трубочками и лимонадом, предсказала бы ей в то время, что она станет г‑жой Гупийо, женой самого патрона!… А между тем так оно и случилось. И теперь, оглядываясь назад, она находила это почти естественным…

— Получите, сударыня! — Приказчик подал ей завязанный пакет.

Анна почувствовала, как взгляд продавца скользнул пo её груди. Ей всё больше и больше нравилось возбуждать мимолётное желание мужчин. Этот был ещё совсем мальчишка, с лёгким пушком на щеках, с растрескавшимися губами, с большим, некрасивым здоровым ртом. Анна поддела пальцем верёвочку, подняла голову, слегка откинув её назад, и в знак благодарности окинула юношу обольстительным взглядом своих больших серых глаз.

Пакет был лёгкий. Времени впереди оставалось ещё много; было всего пять часов. Она спустила собачку на землю и пошла пешком по Ваграмской улице.

— Ну-ка, Феллоу, бодрей!…

Анна шла широким шагом, слегка покачиваясь, с некоторым самодовольством подняв голову. Ибо она не могла подавить в себе чувство невольной гордости всякий раз, как вспоминала о своём прошлом: она ясно сознавала, что её воля всегда оказывала влияние на судьбу и что достигнутый успех был делом её собственных рук.