Семья Тибо. Том 2

Но на улице ночной мрак и одиночество показались ему ещё более тяжкими, чем общество товарищей. Ускоряя шаг, он направился к своей гостинице. Он жил на углу улицы Бернардинцев и набережной Турнель, по ту сторону Сены, около площади Мобер, в меблированных комнатах, которые содержал социалист-бельгиец, старый приятель Ванхеде. Не обращая ни на что внимания, Жак пробрался сквозь ночную сутолоку Центрального рынка, затем перешёл через площадь Ратуши, огромную и безмолвную. Часы на башне показывали без четверти два. Это был тот подозрительный час, когда перекрещиваются пути запоздавших мужчин и женщин, которые принюхиваются друг к другу в ночи, словно кобели и суки…

Жаку было жарко и хотелось пить. Все бары были закрыты. Понурив голову и волоча отяжелевшие ноги, он шёл по набережной, стремясь скорее добраться до постели и найти забвение в сне. Где-то там Женни, должно быть, дежурила у изголовья отца. Жак старался об этом не думать.

— Завтра, — прошептал он, — в это время я уже буду далеко!

Он ощупью поднялся по лестнице, кое-как отыскал в темноте свою комнату, выпил глоток тепловатой воды из кувшина, разделся, не зажигая свечи, и, бросившись на постель, почти мгновенно заснул.

XX

Операция, сделанная в присутствии Антуана, не могла быть вполне закончена. Эке надрезал края раны, приподнял раздроблённые кости, осколки которых глубоко вонзились в мозговую ткань, и даже собирался произвести трепанацию черепа. Но так как состояние больного не позволяло продолжить поиски, оба врача были вынуждены отказаться от мысли найти пулю.

Они решили предупредить об этом г‑жу де Фонтанен. Однако из сострадания к ней утверждали, — что, впрочем, было не так уж далеко от истины, — что операция дала больному некоторые шансы на сохранение жизни; если положение улучшится, явится возможность вновь предпринять поиски пули и извлечь её. (Они не признались лишь в том, насколько сомнительным казался им успех.)

Было два часа ночи, когда Эке с женой решились покинуть клинику. Г‑жа де Фонтанен настояла на том, чтобы Николь вернулась домой вместе с мужем.

Жерома перенесли в палату на третьем этаже; при нём была сиделка.

Чтобы не покидать обеих женщин в одиночестве, Антуан предложил остаться с ними на ночь в больнице. Все трое расположились в маленькой приёмной, смежной с палатой, где лежал Жером. Двери и окна были распахнуты настежь. Вокруг царила тревожная ночная тишина, обычная для больниц: за каждой стеной угадывалось присутствие измученного тела, которое мечется, вздыхает, отсчитывая час за часом и не получая облегчения.

Женни уселась в стороне, на диване, помещавшемся в глубине комнаты. Скрестив на коленях руки, выпрямившись и опираясь затылком на спинку дивана, она закрыла глаза и казалась спящей.

Госпожа де Фонтанен пододвинула своё кресло поближе к Антуану. Она не виделась с ним больше года. Тем не менее первой её мыслью при известии о самоубийстве Жерома было обратиться к доктору Тибо. И он откликнулся. По первому зову он пришёл сюда, верный себе, энергичный и преданный.

— Я ещё не видела вас со времени печального события в вашей семье, — заговорила внезапно г‑жа де Фонтанен. — Вам пришлось пережить тяжёлые минуты, я знаю… Я много думала о вас. Молилась за вашего отца… — Она умолкла: ей вспомнилась её единственная встреча с г‑ном Тибо во время побега обоих мальчиков. Каким он выказал себя тогда жестоким, несправедливым!… Она прошептала: — Мир праху его!…

Антуан ничего не ответил. Наступило молчание.

Люстра, вокруг которой носились мухи, заливала безжалостно ярким светом фальшивую роскошь окружающей обстановки: золочёные завитушки стульев, зелёное растение, чахлое и разукрашенное лентами, водружённое посередине стола в голубой фаянсовой вазе, скрывавшей глиняный горшок. Изредка приглушённый звонок слабо дребезжал в конце коридора. Тогда по кафельному полу раздавались шаркающие шаги сиделки и где-то тихо отворялась и затворялась дверь; иногда издали слышался чей-то стон, звяканье фарфоровой посуды, а затем вновь наступала тишина.

Госпожа де Фонтанен, наклонившись к Антуану, прикрывала своей маленькой пухлой рукой усталые глаза, которые раздражал яркий свет.

Она принялась шёпотом рассказывать Антуану о Жероме, пытаясь разъяснить, довольно бессвязно, то, что ей было известно о запутанных делах мужа. Ей не пришлось делать над собой никаких усилий, чтобы предаваться такому размышлению вслух: она всегда относилась к Антуану с полным доверием.

Антуан, также наклонившись к ней, внимательно слушал. Время от времени он поднимал голову. Тогда они обменивались понимающим, серьёзным взглядом. «Как она хорошо держится», — говорил он себе. Он отдавал должное тому спокойствию, тому достоинству, с каким она переносила своё горе, а также её природному обаянию, которое она сохраняла наряду с мужественными чертами характера. «Наш отец был только буржуа, — размышлял Антуан, — а она настоящая патрицианка».

Он не пропустил ни одного слова из её рассказа. И постепенно он восстановил в уме все этапы бурного жизненного пути Фонтанена, приведшего его к смерти.