Семья Тибо. Том 2

Вокруг него — голоса. Он то открывает глаза, то закрывает. Драгунские унтер-офицеры — те, чей взвод дожидается на проселочной дороге, — пользуются остановкой колонны, чтобы подойти поболтать с пехотинцами: «Мы из бригады легкой кавалерии. Седьмого нас ввели в бой, вместе с Седьмым корпусом… Нам велено было дойти до Танна, повернуть фронт, изменить направление и пройти вдоль Рейна, чтобы отрезать мосты. Но мы поторопились. Плохо начали, понимаешь? Хотели идти слишком быстро. Кони упирались, пехота выбилась из сил… Пришлось отступать». — «Ну и неразбериха!» — «Здесь-то еще ничего! Мы идем оттуда, с севера. Там такие дела!.. На дорогах там не только войска, но и все гражданское население тех краев: у всех у них душа ушла в пятки — удирают!» — «А мы были в авангарде, — говорит сержант пехоты низким, звучным голосом. — К вечеру дошли до самого Альт-кирха». — «Восьмого?» — «Да, восьмого, в субботу. Третьего дня, что ли?..» — «Мы тоже были там. Пехота не подкачала, ничего не скажешь. В Альткирхе было полно пруссаков. Пехотинцы в два счета выгнали их оттуда и — в штыки! А потом, ночью, мы гнали их до Вальгейма». — «Это что! Мы дошли до самого Теольсгейма». — «И вдруг, на следующий день, перед нами никого… Ни души! До самого Мюлуза… Мы уж решили, что дойдем так до Берлина! Но нет, они,

сволочи, хорошо знали, что делали, когда дали нам продвинуться вперед. Со вчерашнего дня они перешли в контрнаступление. Кажется, там сейчас жарко». — «Наше счастье, что получен приказ удирать, а то от всех нас ничего бы уже не осталось». Пехотный фельдфебель и несколько сержантов из колонны подходят послушать. У фельдфебеля воспаленные глаза, красные пятна на щеках, прерывистый голос: «Мы дрались тринадцать часов, тринадцать часов подряд! Верно, Роже? Тринадцать часов!.. Уланы засели впереди, в ельнике. Умирать буду — не забуду. Выбить их оттуда было просто невозможно. И вот нашу роту послали влево, в обход рощи. Я — кто? Счетовод у Циммера, в Пюто, — так что, сами понимаете… Больше километра проползли на брюхе. Прошло два часа, три, — мы уж думали, что никогда не доберемся до фермы. Однако добрались. Хозяева сидели в подвале; женщины, детишки плакали — жалко было на них смотреть… Посадили их под замок. Эльзасцы, конечно, но все-таки… В стенах пробили бойницы… Поднялись на второй этаж, окна заделали матрасами. Пулемет у нас был только один, но патронов — без счета. И вот мы продержались там целый день! Говорят, полковник сказал, что нам оттуда не выйти. И все-таки мы вернулись! Просто поверить трудно, что иной раз случается пережить!.. Но уж когда был получен приказ уходить, мы не заставили повторять его дважды, — можете не сомневаться. Когда мы выходили из лесу, нас еще было двести. А когда уходили с фермы, осталось только шестьдесят, да еще из этих шестидесяти не меньше двух десятков раненых… И знаешь что — ты, может быть, мне не поверишь, но, в общем, это не так уж страшно… Не так страшно, потому что в это время и сам не знаешь, что делаешь. Ни солдаты, ни офицеры — никто. Ничего не видишь. Ничего не понимаешь. Прячешься за прикрытие и даже не видишь, как падают товарищи. Со мной было такое… Рядом стоял один, который меня обрызгал своей кровью. Он сказал мне: «Ну, я готов». Как сейчас, слышу его слова, слышу голос, а вот кто это был — не знаю. Мне, наверно, некогда было обернуться, чтобы взглянуть. Бой идет, ты кричишь, стреляешь, — и сам не знаешь, что с тобой творится. Верно, Роже?» — «Прежде всего, — говорит Роже, сердито оглядывая своих собеседников, — прежде всего надо хорошенько запомнить: пруссаки по сравнению с нами — ничто». — «Начальник! — кричит один из жандармов. — Колонна выступает!» — «Ну? Тогда — марш!» Унтер-офицеры бегут на свои места. «Равняйсь! Эй, там, равняйсь!» — «До свидания, счастливый путь!» — кричит бригадир, проходя мимо драгун.

Колонна двинулась дальше. Уже без остановок она доходит до городка, заполнив всю улицу своими тесными рядами, своим топотом, похожим на топот стада. Темп ходьбы замедлился. Качание носилок не так болезненно. Жак смотрит. Дома… Может быть, это конец его пытки?..