Семья Тибо. Том 2

Внезапно жандармы врываются во двор, и Жак сразу просыпается. Хлопая крыльями, куры с испуганным кудахтаньем рассыпаются в разные стороны.

Что происходит? Со всех сторон — громкие возгласы, конский топот, суматоха. Бригадир поспешно напяливает мундир, надевает амуницию. «Ну, берите Стеклянного… И побыстрее!..» Другой стороной двор выходит в переулок, по которому рысью проезжает вереница санитарных повозок. «Начальник, они увозят даже полевой госпиталь». — «Вижу сам. Где Маржула? Живее, Паоли!.. А это что? Теперь и саперы?» Во двор въезжают два полугрузовика, за которыми шагает отряд солдат. Солдаты поспешно выгружают колья, мотки колючей проволоки. «Рогатки — в тот угол… Остальное — сюда… Живо!» Встревоженный бригадир спрашивает у сержанта, наблюдающего за работой: «Стало быть, дело уж совсем плохо?» — «Еще бы! А мы только что укрепили позицию… Кажется, они

уже занимают Вогезы… спускаются к Бельфору… Поговаривают о том, чтобы капитулировать — во избежание оккупации…» — «Кроме шуток? Значит, нам конец?» — «Пока что советую вам поскорее сниматься с якоря… Жителям приказано удирать. Через час деревня должна быть очищена…» Бригадир поворачивается к жандармам: «Ну, как со Стеклянным? Чей черед? Маржула, сейчас не время копаться! Живо!» Гудение моторов заполняет двор. Порожние грузовики разворачиваются. Голос капитана покрывает шум: «Соберите все плуги, все бороны, какие найдете… даже сенокосилки… Скажите лейтенанту, чтобы он запретил населению увозить тележки. Они понадобятся нам, чтобы баррикадировать дороги». — «Ну что же ты, Маржула?» — кричит бригадир. «Я готов, начальник».

Четыре руки берутся за носилки. Жак стонет. Жандармы быстро выходят на дорогу, где колонна уже построилась и тронулась в путь. Ряды теперь сдвинуты так тесно, что нелегко проникнуть с носилками в эту толчею. «Жми! Нам надо во что бы то ни стало занять там место». — «Баста! — ворчит Паоли. — Не можем же мы, в самом деле, вечно таскать с собой эту падаль!»

Толчки… толчки… все мучения возобновились.

В деревне — полная растерянность. Во дворах, в домах — возгласы, крики, причитания. Крестьяне наспех запрягают лошадей в свои двуколки. Женщины беспорядочно суют туда узлы, чемоданы, люльки, корзины с провизией. Многие семьи убегают пешком, смешавшись с солдатами, толкая перед собой тачки, детские коляски, набитые самыми разнокалиберными предметами. По левой стороне дороги с адским грохотом катятся обозы с боеприпасами, тяжелые подводы, которые тянут могучие першероны. Из всех переулков стекаются телеги, запряженные ослами, лошадьми. Старухи и малые ребята сидят на них, примостившись на груде мебели, ящиков, матрасов. Крестьянские упряжки вклинились в вереницу полковых обозов, которые едут шагом и заполняют середину шоссе. Пехотинцы, отодвинутые вправо, шагают где придется — по обочине, по канаве. Солнце печет. Сгорбившись, сдвинув кепи на затылок, прикрыв шею платком, нагруженные, как вьючные животные (некоторые даже тащат на плечах вязанки хвороста), они идут тяжелым, но торопливым шагом, в полном молчании. Они отбились от своих полков. Они не знают, откуда и куда они идут. Им все равно: одну неделю длится война, а они уже перестали что-либо понимать! Они знают только, что «надо удирать», и идут вслед за другими… Усталость, страх, стыд и радость, вызванные бегством, придают всем лицам одно и то же ожесточенное выражение. Они не знают друг друга, не разговаривают друг с другом. Сталкиваясь, они обмениваются ругательствами или злобными насмешками.

Жак то открывает, то закрывает глаза, в зависимости от толчков. Боль в ногах, пожалуй, немного затихла во время этой короткой передышки в тени навеса, но воспаленный рот непрерывно, мучительно болит… Вокруг маячат какие-то фигуры, винтовки. Пыль, испарения этого человеческого стада душат его; зыбь этих беспорядочно колышущихся тел вызывает в его пустом желудке тошноту, как при морской болезни. Он не пытается размышлять. Он — вещь, покинутая всеми, даже им самим…