Семирамида. Золотая чаша

В жизни Шамши–Адад как всякий недалекий человек отличался непомерной обидчивостью. Каждый упрек в свой адрес он считал невыносимым оскорблением. Его также отличала взрывная, яростная гневливость, в которую он мог впасть по самому ничтожному поводу. Шамши признавался Нинурте, что сам боится вспышек раздражения, которые время от времени преследовали его. В этом признании он был весь как на ладони – высказавшись грубо, наломав дров, он скоро начинал оправдываться, брал обиженного за руки, заглядывал в глаза.

Добавили масла в огонь и одобрительные кивки, которыми Салманасар встречал самые злобные выпады, направленные против Шамши. Как и следовало ожидать, только общины Калаха и священного Ашшура решительно выступили в защиту брата царя. Их представители указывали на то, что поход в отсутствии, но под пристальным оком царя, закончился удачно. Армия взяла богатую добычу, во всех столкновениях одерживала верх, штурмом взяла несколько хорошо укрепленных. Кто добился этого, если не Шамши? Что касается ошибок, у кого их не бывает? Во время обсуждения само собой всплыло имя Нинурты–тукульти–Ашшура, которого некоторые и, прежде всего, Туку обвинили в недопустимом вмешательстве в управление армией, а другие, например, знатный из Калаха, похвалил за помощь, которую он оказал главнокомандующему.

Азия вмешался в разгоравшийся спор, напомнив, что судьбу опального военачальника будут решать завтра, а сегодня необходимо определиться с туртаном.

На завтра также было назначено волеизъявление по поводу утверждения нового туртана.

Ночь отдавалась воинам на раздумье.

Азия, ближе к ночи посетивший Шами, не скрыл от встревоженной женщины своих опасений насчет исхода завтрашнего дня. По дворцу ходили упорные слухи, что судьба Нину может стать разменной монетой. Оппозиция пошла на уступки в вопросе о новом туртане. В свою очередь царь отдаст им на растерзание начальника конницы.

С точки зрения Азии, эта была очевидно нелепая идея. Всякая попытка разорвать связь между Шамши, Нину и Шаммурамат означала первый шаг в сторону гражданской войны и гибель царства. Это было разумное соображение, однако Шами знала цену разуму в тот момент, когда начинают бушевать страсти.

Она маялась всю ночь. Сначала бродила по дому, потом прилегла в спальне. Разум успокаивал, но сердце было готово выскочить из груди. Зная Салманасара, она была уверена, что этот противный старикашка не остановиться ни перед чем, чтобы добиться своего, а что в этой ситуации можно было считать «своим», по–прежнему было неясно.

Она встала и поднялась на крышу дома. Небо было занавешено тучами, легкий ветерок доносил с реки влажные дурманящие запахи и горечь костров, разведенных на сторожевых башнях.

Если противный старикашка действительно решил пожертвовать Нину, чтобы заткнуть рты знатным в городах, она может остаться и без мужа, и без места.

Хуже некуда!

Близился рассвет, в прогалах туч обнажилась светлеющая гладь небесного свода, но и там было пусто.

Ни единой звезды.

У кого просить совета?

Может, стоит попытаться проникнуть к царю и поговорить с ним? Салманасар всегда привечал ее, относился к ней доброжелательно. Он выслушает, он умерит гнев. Он примет в расчет, что, погубив Нину, он осиротит ее детей, лишит ее радости. Она напомнит, что кроме Нинурты некому командовать конницей.

Разум подсказал – это детские надежды.

Ей не с чем идти к царю.

Эта мысль окончательно лишила Шами бодрости духа, и женщина расплакалась. Она вдруг почувствовала себя жертвой, приведенной на царский суд и оказавшейся под наведенным на нее царским пальцем. Что ей оставалось? Только, затаив дыхание, ждать, в какую сторону шевельнется корявый старческий ноготь – вниз и в сторону или, может, царь согнет палец в суставчике и пригласит подойти поближе.

У досужих рассуждений есть только одно преимущество – они редко сбываются.

С чем идти к царю?

На спасение надежды не было. Завтра царь царей отдаст мужа на расправу людям Шурдана. Это будет конец длинной и захватывающей истории о вавилонской царевне и сыне визиря.

Ей вспомнился Ишпакай, его добрейшее, сморщенное годами личико, ласковый голос. Вспомнилась их первая встреча, когда он, многоопытный и услужливый, встретил ее рассказом о приключениях бедного дровосека, которого звали Али–Бабайя. Теперь пришел черед сказке о сыне визиря и вавилонской принцессе.

Ишпакай начал бы так:

— Знай, о, многомудрая, был в древние времена визирь, а у визиря был племянник, который любил веселье, прогулки, охоту и ловлю. И вот однажды отправился юноша на охоту. День скакал, другой – ни птицы, ни дикого зверя, ни ползучего гада не встретил. Пусто было в пустыне.

На третий день юноша заметил облачко пыли. Он направился в ту сторону и увидел караван, медленно бредущий в сторону Дамаска…