Семнадцатая жена

Она знала, что Анастасия подслушала часть её разговора с Александром Македонским. На главу Русэнерго второй раз за вечер накатил необъяснимый, иррациональный страх. Она покинула залу с медвежатами, вновь выйдя в сад, и теперь стояла у его дальней стены, скрытая искусственным водопадом, низвергавшемся в озеро, на обрыве рядом с которым расположился мучивший всех весь вечер оркестр. Просторный внутренний двор, обрамлённый разноцветной анфиладой, в которой не прекращалось празднество, не уступал размерами небольшому городскому парку. Он неровными террасами и уступами спускался от основания стен залов, образовывая ступенчатую воронку с идиллическим водоёмом на дне. Во все стороны его пересекали крутые тропинки, огибавшие доминирующий над остальным рельефом мыс с оркестром.

Его рулады в некоторый момент стали тише, журчание воды и звуки ночи, доносившиеся сюда из гектаров садов вокруг поместья, возобладали над гомоном гостей. Приступ паники отступил. Что в таинственном и неприятном для обеих сторон разговоре было, кроме двух странных слов «стигматы» и «Асфодель»? Но второе являлось именем некоего таинственного союзника, упоминание которого практически вывело из себя главу фармацевтического гиганта. Какие ещё союзники могут быть у неё и Дмитрия Идена? Едва начавшиеся размышления Анастасии прервал небесных грохот, громогласный залп фейерверков взорвал нормандскую ночь. Оркестр, видимо притихший, чтобы собраться с силами, ударил по надгробиям муз с новой силой, переполошив всех несчастных животных, уже и так замученных гостями сверх всякой меры. Под звук взрываемых небес в оранжевой зале неизвестно откуда появился огромный торт с десятками свечей, Дмитрий Иден театрально подвёл к нему Калису, закрывая ей глаза, а потом явил ей чудо кондитерского искусства.

У Анастасии оказалось очень удобное место для наблюдения за всеми залами, кроме части фиолетовой, но там всё равно никого не было, чего не скажешь об остальных. Все гости на удивление не поместились в оранжевую залу и частично толпились в малахитовой зелёной и мраморной белой. Но хватало и также, как и она, уставших от вакханалии людей, беседовавших парами или небольшими группами в красной и голубой залах. Женщина с интересом и игравшей на губах улыбкой наблюдала за дурачествами влиятельной публики, но постепенно к горлу подступало тошнотворное ощущение от всей происходящей мерзости. По большому слову, весь бал-маскарад оказался гротескным и безвкусным подражанием эпохе роскошных королевских дворов, Дмитрий Иден питал к подобным вещам болезненное пристрастие, и его подруга Юлия Девил потакала ему в этом, популяризируя подобную моду. Пир во время чумы наверняка обошёлся в годовой бюджет половины африканских государств, вымирающих неизвестно от чего на фоне активно внедряемой системы «роботизированных шахт». Создавалось ощущение, что корпорации избавляются от ставшей обузой чрезмерно огромной рабочей силы, имевшей дерзость требовать слишком много привилегий. И продуктов питания, становившимся в ухудшающихся природных условиях ресурсом стратегическим не меньше, чем торий или газ.

Последней каплей для Анастасии стал недружный хор «Как на именины фройлен Фокс испекли мы каравай!» и последовавшая за ним вторая строчка «Вот такой ширины», утонувшая в звоне битого стекла, рёве медвежонка и всеобщем хохоте. Она отвернулась от происходящего и направилась к открытым настежь дверям в пустующую залу в самом конце анфилады.

Но это оказалось не царство огромных, всех оттенков фиолетового цвета, флюоритовых люстр. Её поглотила тьма обсидиана — вулканическое стекло покрывало все поверхности исполинской чёрной залы, являвшей собой саму бездну из древних легенд. В ней не было ни одного человека, слабое свечение изнутри тонких декоративных колонн слабо освещало её, так что не видно было стен и потолка. Свет ещё проникал через открытую стеклянную дверь в сад, окна оставались завешанными чёрными портьерами. Женщина вспомнила, что в рассказе Эдгара По, про который все сегодня так любили говорить, демонстрируя свою начитанность и внимательность по отношению к оформлению зал, была седьмая зала — чёрная, та самая, из которой к гостям принца Просперо и вышла маска Красной смерти, и про которую сегодня никто, по крайней мере в слух, не вспомнил.