Сенешаль Ла-Рошели

Вот из-за поворота долго не появляется следующая арба, в колонне образуется брешь. Я машу рукой — и на дорогу падет длинная сосна, перегораживает проезжую часть. Ездовые арбы, последней проехавшей мимо этого места, даже не оборачиваются, чтобы посмотреть, что случилось. Их волы продолжают месить светло-коричневую грязь, двигаясь к перекрестку. Отставшая от них метров на пятьдесят арба останавливается перед упавшей сосной. Волы принюхиваются к хвое, решая, наверное, не пожевать ли? Оба ездовые тупо смотрят на упавшее дерево, но слезать с арбы не желают. Следовавшие за ними тоже останавливаются и чего-то ждут. И я жду, когда передняя часть обоза окажется на перекрестке и остановится, потому что впереди дорога тоже завалена. Оттуда доносится звук горна — три продолжительных сигнала.

— Валим! — командую я.

На дорогу падают остальные подрубленные деревья, перегораживая ее основательно. По возничим остановившихся рядом с нами арб летят болты. Уцелевшие англичане спрыгивают на землю и, прячась за арбами, бегут назад.

— Уходим! — командую я, отвязываю коня и сажусь на него.

Мы спускаемся на дорогу и направляемся в сторону перекрестка. Впереди еду я на коне, за мной вышагивают арбалетчики. Движемся, не спеша. Погоня за нами будет не скоро. Зато навстречу бегут четверо англичан. Нас принимают за своих.

— Засада! Засада! — кричит бегущий первым, мужчина лет тридцати, который придерживает левой рукой полу длинного шерстяного плаща.

Он замечет арбалетчиков, идущих за мной, останавливается. Его соратники замирают рядом с ним. Поняв, что мы не англичане, мужчина озирается по сторонам, а потом произносит:

— Я сдаюсь! — и отпускает полу плаща, которая нижним краем касается складки грязи на дороге.

Я молча проезжаю мимо него и остальных англичан. Слышу, как сзади меня арбалетчики рубят всех четверых фальшионами. Крики боли, ругань на английском — и всё.

Вскоре мы догоняем хвост передней части обоза. На передке уже сидит арбалетчик, погоняет волов. На обочинах дороги валяются трупы. С них сняли всё, даже рубахи. Я подъезжаю к арбе, смотрю, что она везет. Сверху лежала лодка с остовом, сплетенным из ивы и обтянутым кожей, типа каноэ, только шире. Англичане используют их не для переправ, а для постановки рыбацких сетей. Ловят рыбу в прудах, озерах, реках, которые попадаются по пути. Сеть лежала рядом. Она была влажная, хотя в последние два дня водоемов для рыбалки не было. Рядом с сетью находился большой медный котел, закопченный снаружи. От него шел запах дыма и подгоревшей овсяной каши. Впрочем, на счет овсяной я могу ошибиться. Рядом с котлом располагались ручная мельница и духовка для выпечки хлеба, под которыми лежали перевязанные пучки стрел, в каждом с сотню. На перекрестке арба повернула направо, вслед за остальными.

— Сколько всего? — спрашиваю я Хайнрица Дермонда, который командует движением транспорта на перекрестке.

— Сорок шестая, — отвечает саксонский рыцарь.

Мы едем вслед за захваченным обозом километра полтора, после чего останавливаемся на месте следующей засады. Эта на случай погони. Я, правда, сильно сомневаюсь, что таковая будет. Первые две колонны, когда узнают, что случилось, будут уже далеко, вряд ли захотят возвращаться, а третьей, после того, как расчистит завалы, надо будет догонять их и отбиваться от наседающих со всех сторон французов. Арбы под командованием Мишеля де Велькура движутся дальше, а две сотни арбалетчиков занимают позиции на склоне горы, поросшей лесом. Я с рыцарями и оруженосцем Анри де Халле останавливаемся в ложбине рядом с дорогой. Для нас разводят костер, на котором мой слуга Тома начинает разогревать копченый свиной окорок. Нарезав большими ломтями окорок и хлеб, нанизывает их по очереди на палочки, которые втыкает одним концом в землю и наклоняет к огню. Жир будет вытекать из сала и пропитывать хлеб. Очень романтичное блюдо.

— Я думаю, тысячи на полторы ливров взяли, — говорит Хайнриц Дермонд.

После женитьбы деньги стали значить для него больше, чем даже оружие. Я давно уже не видел, чтобы он развлекался с двуручным мечом.

— Не меньше, чем на две, — не соглашается Ламбер де Грэ.

После чего оба замолкают. Наверное, подсчитывают, сколько им перепадет.

Анри де Халле тоже молчит. Ему, как оруженосцу, не положено встревать в разговор рыцарей, только отвечать на вопросы, если зададут. Пожалуй, пора его и второго оруженосца посвящать в рыцари. Чтобы разговоры у костра были продолжительнее и содержательнее.

13