Сенешаль Ла-Рошели

Следом за ней меня обняла и поцеловала Мария. С тех пор, как мы не виделись, у нее заметно вырос живот. В годы моей юности по такому поводу говорили: «С ней пошутили, а она надулась». Судя по всему, моя жена была в курсе того, кто пошутил с Марией. Видимо, ее это не напрягало. Может быть, потому, что и сама внебрачный ребенок.

— Ты как здесь оказалась? — спросил я Марию.

— Отец хотел выдать меня замуж за своего помощника, но я продала перстень, что ты подарил, и тайно уехала сюда! — рассказала она с тем восторгом, с каким женщины говорят о любви.

Серафину ее рассказ приводил в такой же восторг. Ее нисколько не смущало, что это любовница мужа. Любовь и приключения — это так романтично, прямо из рыцарского романа! Для данной эпохи поступок, действительно, не типичный. Я, человек, выросший в другой культурной среде, не до конца, наверное, осознавал решительность и смелость Марии.

Ночью, позанимавшись любовью с Серафиной, когда мы оба лежали расслабленные, ублаженные, я предложил:

— Если хочешь, поселю Марию в другом месте.

— Зачем?! Нам вдвоем интереснее, — сказала Серафина. — Знаешь, как скучно ждать тебя месяцами?!

Не знаю и знать не хочу. Поэтому и родился мужчиной. Или наоборот?!

14

На пиру я сидел в центре стола. Справа от меня — Серафина; Хайнриц Дермонд с женой, довольно таки симпатичной брюнеткой, улыбчивой и дерзкой, стреляющей глазами во всех мужчин; Ламбер де Грэ и оруженосцы; богатые горожане с женами. Слева — бальи Жан Шодерон с женой-толстушкой, важной и сонной; новый мэр города, имя которого я постоянно забываю, с тощей и кислой второй половиной; Джакомо Градениго с женой-блондинкой, коренной венецианкой, не красавицей, но симпатичной; и опять-таки сливки города. Сначала подавали мясо птицы: куры, утки, гуси. К каждой свой соус. Французская кузня уже начала набирать обороты. Точнее, вспоминать наследство римлян, усовершенствуя его. Далее было мясо животных, приготовленное по-разному. Затем подали рыбу: соленую, копченую, жареную. Не было только вяленой, которая считается едой бедняков. Кстати, устрицы и мидии тоже пока что пища низших слоев общества. Как и модный в двадцать первом веке французский луковый суп. Видимо, со временем низы прорываются наверх и приносят с собой дурной вкус. Такая же ситуация будет и с черной и красной икрой. В тринадцатом веке она считалась на Руси едой голодранцев, у которых не хватало денег купить саму рыбу. Через семьсот лет у голодранцев иногда будет хватать денег на выпотрошенную, дешевую, красную рыбу, но никогда — на икру. На десерт подали выпечку разных видов, в том числе и бретонские сладкие блины. Запивали все белым сладким вином. Оно здесь ценится выше местного красного. По моему мнению, красное вино здесь слишком кислое, но я бы не взял себя на должность сомелье в приличный ресторан.

Когда начались танцы, я разок прошелся с женой по центру зала туда-сюда и потопал ногами, как умел, после чего разрешил Мишелю де Велькуру послужить Прекрасной Даме. Они тут начитались рыцарских романов, точнее, наслушались, потому что большинство читать не умеет, и начали изображать галантность так, как ее понимают. В двадцать первом веке понимать будут по-другому. Эта галантность не мешает рыцарям колотить жен и любовниц. При этом приговаривают, что бог создал женщину из ребра Адама, а кость не чувствует ударов. Я хотел подсказать, что в ребре еще и мозгов нет, но люди этой эпохи пока не додумались, что думает человек мозгами, хотя уже знают, что травмы головы лишают человека памяти и других интеллектуальных способностей.

Возле меня сразу оказались Жан Шодерон и Джакомо Градениго. Поскольку они принадлежали к разным кланам, разговор обещал быть интересным.

Начал его бальи, проинформировав меня:

— Пьер де Молеон, сеньор Ре, погиб этим летом в Бретани, воюя на стороне англичан.

— Царство ему небесное! — даже не перекрестившись, пожелал я.

Оба мои собеседника сочли нужным сделать это, а мой пофигизм приняли за ненависть к врагу.

— Перед этим он попал в плен к кастильцам во время морской битвы. Жена выкупила его за две с половиной тысячи ливров, — продолжил Жан Шодерон.

Я никак не мог понять, к чему он клонит, поэтому спросил:

— И какое это имеет отношение ко мне?

— Деньги эти были взяты в долг. На них проценты набежали… — начал отвечать бальи.

— Большие проценты, — вставил Джакомо Градениго.

— …Я пытался помочь вдове — она мне кузиной приходится, — но доходов с сеньории не хватает даже на погашение процентов. Надо бы продать ее, — закончил Жан Шодерон.

Видимо, я — самый перспективный покупатель. Богатые горожане пока опасаются покупать сеньории целиком. Уж больно беспокойный бизнес!

— А твой интерес в чем? — спросил я Джакомо Градениго.

— Я выкупил часть долга, — ответил мой внук. — Эта сеньория — очень выгодное вложение денег. Она приносит почти тысячу ливров в год.

Так понимаю, встрял он в эту сделку, уверенный, что я куплю сеньорию, а он наварится.

— Вот и купил бы ее сам, — посоветовал я.

— Мне она ни к чему. Собираюсь через несколько лет вернуться в Венецию, — ответил Джакомо Градениго.