Сентябри Шираза

И Ширин поняла, что стала для старика обузой: ему наверняка долго добираться домой, завтра он будет жаловаться директору, и директор, а следом и вся школа узнает, что мама не забрала ее. Они с Джамшидом-ага нашли телефон-автомат, старик, порывшись в карманах, отыскал мелочь. Бросил монетку в прорезь автомата и велел ей набрать номер. На звонок никто не ответил. Ширин повесила трубку, но автомат монетку не вернул.

— Может, у тебя есть подруги? — спросил старик, снова роясь в карманах, и Ширин стало не по себе оттого, что Джамшид-ага, которому в его преклонные годы приходится еще работать, вынужден тратить деньги, а они ему наверняка нелегко достаются. Ширин пообещала все вернуть, но он ответил:

— Сейчас об этом даже не думай.

Ширин позвонила Лейле, и они с матерью заехали за ней. В машине никто не проронил ни слова. Тишину заполнял рокот мотора старого автомобиля. Позже, в комнате подруги она расплакалась и рассказала про то, что отец исчез. В конце концов, мама позвонила Лейле и приехала за ней: она была сама не своя, обнимала Ширин так, как давно уже не обнимала, а, ведя ее к машине, сказала:

— Я говорила тебе, что папа уехал по делам… но это не так. Он в тюрьме. Но ты не волнуйся: теперь это обычное дело.

Ей почудилось, что мама вот-вот заплачет, но может быть, это только почудилось.

В тот вечер они с мамой больше не говорили. Уже в постели Ширин вспомнила про игру «Монополию», там на квадрате в углу доски был изображен преступник за решеткой, лицо у него было отчаянное. В «Монополии» тюрьма тоже дело обычное. Даже самым удачливым игрокам приходится, оставив все, перескочить через доску на этот страшный квадрат, а потом пропустить несколько ходов, игра меж тем продолжается.

* * *

— Как думаешь, твой отец вернется? — Лейла делает себе второй бутерброд.

— Не знаю…

— Мой папа говорит, что те, кого сажают в тюрьму, — преступники. Наверняка так и есть, ведь папа — страж исламской революции.

— Мой отец не преступник.

С тех пор как отец исчез, Ширин все пытается вспомнить, как она видела его в последний раз: во что он был одет, что ел за завтраком, попрощался ли, уходя на работу. Ей стало казаться, что в этих минутах перед его уходом таится причина ареста, но ничего такого не вспоминается, Ширин даже не помнит, поцеловал ли отец ее в лоб — он иногда целовал ее на прощанье. В надежде разгадать причину ареста Ширин пыталась вспомнить всех, кто бывал у них дома незадолго до исчезновения отца. На ум ей пришел лишь дядя Джавад — как-то он заглянул на час, не больше. Сидел с мамой в гостиной, пил чай с печеньем. Дядя был небрит, но в хорошем настроении, время от времени до Ширин доносился их смех.

— Нет-нет, с Фереште у меня все! — говорил дядя Джавад. — Если женщина заявляет, что от моих ног несет мокрой тряпкой, она зарывается, и ей придется уйти! — Уже прощаясь, дядя Джавад остановился у комнаты Ширин.

— Как поживает моя красавица? — сказал он.

У дяди были девушки одна другой красивее, и Ширин льстило, что он считает ее красавицей. Дядя вытащил из кармана пакетик и протянул ей. В пакетике лежали две заколки для волос — усыпанные стразами вишенки. Ширин подошла к зеркалу и заколола волосы: по заколке с каждой стороны. Глядя в зеркало, она увидела — дядя стоял позади нее, — какое сумрачное у него лицо. Ширин тогда подумала, что его лицо кажется сумрачным из-за щетины, но, возможно, дело было не только в щетине.

— Какие красивые! — сказала Ширин.

— На тебе все красиво, — сказал дядя.

О дяде Джаваде часто говорили дурно, называли его мошенником и бабником, но Ширин дядю обожала.

Из кухни выплывает мама Лейлы, Фариде-ханом, в руках у нее деревянный ящик с яблоками, она опускает его на пол.

— Лейла-джан, будь добра, отнеси яблоки в погреб. Что-то у меня спину ломит. Заодно и подметешь там, ладно?

Ширин замечает, что Фариде-ханом недурна собой. Из-за карих глаз, медовых на солнце, ее усталое лицо кажется более мягким. Но Фариде-ханом далеко до мамы. О маме часто говорили magifique. «Фарназ-джан, tu es magnifique[20]!» — говорили ей по-французски — как похвалить, так и осудить было принято по-французски. Женщины расспрашивали маму, где она купила эту сумочку, эти туфли, этот шелковый шарфик, а она улыбалась и говорила: «Ах, это? В Париже». Или: «В Риме». Или: «В Гонконге».

Ширин это очень нравилось. Эти города находились далеко, так что маминой, ну а заодно и ее уникальности ничто не угрожало.