Серафим Саровский

«Прежде всего отвечаю на ваше письмо от 20 ноября прошлого года, которое так сильно у меня задержалось. Но лучше поздно, чем никогда. Вы в нем пишете: «После этого на крыле останется около 40 ящиков с большими экспонатами, которые мы вскрывать не будем, т. к. хранилища переполнены». Это, конечно, совершенно неправильно. Переполнены или не переполнены хранилища, но Вы обязаны решительно все вскрыть, все переписать, все внести в журнальные книги и на каждый предмет составить опись. Как это так, Вы хранитель фондов, и у Вас будут лежать 40 ящиков (?) нераспакованными, Вы не знаете, что в них лежит, и Вы все это оставляете до неизвестного времени без вскрытия. Не угодно ли Вам приступить к этой работе сейчас же, как будет возможно, и помните, что первое дело, как только будут вскрыты ящики — внести все в журнальные книги, и, может быть, Вам придется опять все запаковать в ящики, но в музее не должно быть ни одной маленькой посылки неразобранной. Это Ваша святая обязанность и почему Вы не сделали до сих пор, мне это совершенно не понятно. Такой бюрократический подход к той работе, за которую Вы ответственны, совершенно недопустим. Может быть, у Вас и еще что-нибудь имеется невскрытое и неописанное, так сейчас же не угодно ли этим заняться и нужно в 1955 году составить инвентаризацию так, чтобы не было ни одной самой маленькой вещички, на которую не была бы составлена опись и она не была бы занесена в журнальную шнуровую книгу. За это Вы целиком и полностью ответственны. Помните это раз и навсегда. Сообщите также вскрыты ли те 3 ящика, которые Вы хотели закончить еще в ноябре, и что в них нашлось, опишите мне в общих чертах. Помните, что у нас уже имеются непоправимые потери, как например, метеориты, которые нам так нужны и которые мы ниоткуда достать не можем, а они были в ЦАМе в Москве и переотправлены были в музей в Ленинград. Куда же они девались?

Если Вы, действительно, обошли все помещения и если Вы, действительно, знаете, что больше ничего нигде не хранится между досок, между рам и проч, и т. п., то Вы составьте акт по этому поводу с комиссией, в котором так и напишите, что Вы, Я. И. Шурыгин, ручаетесь, что больше нигде экспонатов нет и не может быть, как это Вы недавно сделали в отношении двух громадных картин Василия Великого и Григория Богослова. Но помните, что этот акт очень для Вас ответственен, а потому прошу еще раз все хорошенько осмотреть»^{804}.

Письма эти красноречиво говорят о том беспорядке, который царствовал в музее. Да и могло ли быть иначе, когда на бланке директора Музея истории религии типографским способом обозначен адрес, казалось бы, музея: Москва, Большой Кисловский переулок (после смерти Семашко переименованный в улицу Семашко), дом 5, кв. 2. В действительности это домашний адрес В. Д. Бонч-Бруевича, и руководил он музеем, находясь от него очень далеко. Конечно, у Владимира Дмитриевича было много общественной работы, и даже по договоренности с Академией наук ему вменялось затрачивать на нужды музея не более 50 часов в месяц. Но… поэтому и терялись метеориты или трофейные картины из Государственного Берлинского музея, стоимостью в два миллиона рублей — они могли лежать в сыром подвале и «сохраняться» до полного уничтожения.

Но были и находки. Так, после разноса Я. И. Шурыгина картины художника Шебуева «Василий Великий» и «Григорий Богослов», написанные мастером еще в период строительства Казанского собора, нашлись на полках под щитами довоенной экспозиции.

Следует отметить и радостные находки для церкви: «Посылаю мною подписанные два экземпляра акта № 9/4 от 11 марта 1954 года на выдачу Загорскому Государственному историко-художественному музею-заповеднику Саккоса, взятого у них ЦАМом на временное хранение».

А вот надеяться на нахождение епитрахили преподобного Серафима вряд ли приходится — в мае 1954 года на киностудию «Ленфильм» было передано 350 предметов церковного облачения: фелоней, стихарей, саккосов и более пятидесяти епитрахилей.

Незадолго до своей кончины Бонч-Бруевич обращается в письме от 9 февраля 1955 года к заведующему фондами и своему заместителю по научной работе Михаилу Шахновичу[166]: «А Вам надо озаботиться и составить комиссию, которая систематически осмотрела бы решительно все помещения в Музее с подвалов до чердаков. Кстати: записана ли скульптура Антокольского Александр III во все книги, оформлена ли она, а также в подвале у Вас хранятся мощи и самая изумительная моща — мумифицированный труп мошенника. Все это оформлено ли у нас, как музейные экспонаты? Если нет — все это надо оформить и чем скорее, тем лучше. На все эти вопросы как можно скорей дайте мне ясный и точный ответ»^{805}.