- Контролировать там все должен был Дима. Это то дело, которое создавалось специально для него.
Сердце ухнуло куда-то вниз. Заметив, что стискиваю телефон, я неторопливо спрятала его в чехол и вернула в сумку. Звук застегиваемой молнии прозвучал резко, бескомпромиссно – дополнительный оттенок словно завибрировавшего в воздухе напряжения.
- Без понятия, что с ним происходит в последнее время. Хотел бы узнать, да не могу. После того, как сказал, что выезжаю сюда, я потерял с ним связь, не знал, где он и что с ним. А позавчера я от матери узнал, что он уже неделю в Питере, с Ларисой. Лариса – это его невеста… Ну, что тут скажешь? Он всегда преуспевал в умении скидывать все на меня и уходить от серьезных разговоров. Слишком я возился с ним, избаловал своей опекой, вот и расхлебываю.
Это следовало предвидеть: напоминания будут, они ведь братья…
Будто окаменев, я глядела прямо перед собой, ожидая наката боли, неприятия, приготовившись справиться с обидой, сожалениями, но… Мною завладели лишь жгучая потребность немедленно поставить точку в этой теме – не желала ничего слышать о Диме – и чувство неловкости за Вадима.
Ожесточение в его тоне выдавало то, насколько сильно бурлят в нем эмоции, он не сдерживает себя. И, может быть, завтра пожалеет о том, что чужой человек оказался невольно посвящен в семейные и очень личные проблемы.
Оставшуюся часть поездки мы провели в тишине, частично дискомфортной, частично желанной. Надеялась, что он спохватился – ничем не оправдана такая открытость, неприятна ни ему, ни мне.
Когда мы припарковались на стоянке магазина, Вадим задержал меня, мягко, деликатно положив ладонь на мое предплечье. Напрягшись, я повернула голову, перевела взгляд с его руки на лицо, очень серьезное. Глаза прожигали.
- Я должен был раньше объяснить вам все это. Во-первых, что подробности этой чертовой истории выуживал сам, складывал два и два.
Вот так. Никаких полутонов, недомолвок.
Он не торопился, как будто заранее приготовился все это сказать, прокручивал в голове свои слова неоднократно:
- И теперь мы можем похоронить ее. Я не дурак, понял, что вам, мягко говоря, удовольствия не доставляют разговоры о моем брате, вот и не будем больше о нем. Во-вторых, я не могу ему простить, что только благодаря его наглому и совершенно лживому заявлению я получил о вас превратное представление.
Он не убирал руки, продолжал смотреть в мои глаза, как будто что-то ожидая увидеть в них.
Нет, не знаю, что я должна на это сказать. Такая прямолинейность, с которой он еще вчера взял разбег нашего общения, отпугивает и притягивает, неприемлема, но для меня единственно возможный вариант… Я чувствовала, как изнутри давит нарастающая беспричинная тревога, как тепло его ладони, каким-то непостижимым образом проникая сквозь утепленный драп рукава моего пальто, согревает руку, бросает в жар все тело, заставляет довериться.
- Ну хоть на это вы должны что-то ответить, не вздумайте снова закрываться, - выпалил он, глаза жестко блеснули.
- А стоит ли? – Опустив взгляд вниз, на зажатые в своих руках перчатки, я собиралась со словами.
- Стоит! И откровенно, пожалуйста, - на секунду его пальцы крепче сжали мое предплечье, подкрепляя просьбу.
- Вы не должны винить во всем только его. Моя вина ничуть не меньше.
Мой голос дрожал, поэтому я умолкла, сделала глубокий вдох, заставляя себя расслабить спину, плечи, затеребила кисти на своих перчатках, справляясь с дрожью в руках.
- Правда? – неприкрытый сарказм. – Неужели это вы соврали о том, что свободны, и задурили ему голову, ежедневно очаровывая его? Я и не думал, что вы такая безответственная эгоистка.
- Вадим Евгеньевич…
Растревоженная, дрожащая, переполняемая неясными эмоциями, я покачала головой, сглотнула комок горечи, подкативший к горлу. Нет, он не прав, по какой-то причине однобоко судит. А я не способна и не стану объяснять, насколько сама низко пала, позволив случиться этому роману.
- Давайте поторопимся, нас ждет работа, - сдавленно закончила я, подняла глаза на его лицо.
Эта тема закрыта. Не следует никогда больше ее касаться. Никогда.
И вновь он прочел мои мысли, как и ожидала. Смягчился, заговорил, в глубине глаз застыла мрачная грусть, сожаление, в каждом слове ощущалась надламывающая искренность:
- Я за него прошу у вас прощения. Никогда не осуждал вас и не осужу. Ни за что. Наоборот, восхищаюсь. Вы очень ценны для меня. Как сотрудник. Очень рад, что мы вместе работаем.
Он не стал ждать моих ответных слов – перевел взгляд на приборную панель и убрал ладонь, позволяя мне открыть дверь, выйти наружу, чтобы захлебнуться студеным порывом ветра.
Рассмотрела это как благо: у меня горело лицо, а сердце билось неровно и быстро.
***
Позже, когда рассказывала об этой поездке вернувшемуся из Петербурга Артему, услышала от него следующее: