Сердца. Сказ 3

Выстрел. Покрытое шрамами тело ударяет о покрытую трещинами почву. Все знающие о падении дома Солнца уходят под начало Бога Смерти. Почти все…лишь один – неизвестный – вытаптывает земли близ меня. Кто и в какой момент смел оказаться подле и стать свидетелем скорби, которую я желаю утаить? Мамочка говорила, тайны стерегут исключительно мёртвые. Кому начерталась ещё одна пуля? Неизвестный рассыплет траурные речи и обнажит вдовство? Да и кто смел оказаться на землях Солнца, если гостей мы принимали редко и осторожно; никто напрасно не тревожил Гелиоса и близким другом зваться не мог. А традицию клана продолжили и теперь он крепчает деревом…кому это надо?

Смотрю на пистолет в руках; простой в использовании и тяжёлый в последствиях. Я могла – понимаю то – отпустить безвольных, попавших под влияние борзого Луки; могла, но тогда бы не ощутила всю безвкусицу мести. А она вправду безвкусная…ни сладости, ни горечи: пресно и просто. Месть не заслуживает внимания и многочисленных дум.

Переворачиваю пистолет в руках. В момент, когда Гелиос простился со мной, окатило странным чувством; я схватила брошенное оружие и, захлёбываясь горечью, направила на себя. Рвущиеся наперерез решительности слуги Монастыря не успели; глухой щелчок добавил криков и слёз. Пистолет – пустой – выбили из рук и уволокли меня к конвою. Не помню, отпиралась ли или послушно следовала. Не помню, что говорила и делала. Помню – время спустя – ударившее в лицо рассветное солнце; Гелиос улыбнулся мне и привёл в чувства. Окатил тревогой и осознанием произошедшее. Тогда же пришли особо увесистые думы.

Прячу пистолет и оглядываю застреленных. Как вам такое равноправие полов? Вскоре над несчастными вспорхнут голодные птицы; Хозяин Монастыря услышит сквозь распахнутое кабинетное окно клич падальщиков, насыщающихся его рабочими. Первому – прыгнувшему на меня и получившему пулю в грудь – птицы дорвут рубаху и склюют мягкое сердце, второго – пытавшегося убежать и завалившегося на живот – расковыряют по меткам изрешечённой спины, третьему – вовремя исповедавшемуся – выедят обнажившийся мозг, наличие которого доказано своевременным преклонением богине.

Убитые не тревожат меня, как тревожил первый павший – Лука. Не преследуют. Не морят. Не терзают. Боязно было выпустить пулю впервой; сейчас же я ощущаю, как во мне формируется принятие и знание «я могу». Это неправильно. Это неправильно?

Пешим шагом я возвращаюсь в Монастырь и оповещаю его Хозяина о трагичной гибели троих работяг-последователей.

– Это не похоже на Луну, которую я знал, – со скорбью протягивает Ян и следом натирает затылок: уверена, больше всего его беспокоит, как и чьими силами он будет избавляться от последствий моей горячности. И кто вернёт конвой…

– Луна, которую ты знал, была продана, – уродливо насмехаюсь я.

– Припоминаешь?

– Не даю забыть.

В первую очередь, себе. Здесь – за пределами дома Солнца – должна править только эта истина: друзей нет и быть не может; каждый пользуется случаем и возможностью, каждый отдаёт и предаёт каждого и каждый заботится о собственной исключительности.

– Я любила его, – обращаюсь к силуэту подле окна.

– Ошибаешься, Луна, – осаждает мужчина.

– Пока что ошибался только ты.

– Чего ты хочешь?

И я взрываюсь, вопрошая ответным прихотям и целям, и попрекаю в величайшей из совершённых ошибок: Бог Удовольствий даровал мне очередную свободу, выудив (напрасно) из желаемого плена (промах) и облачив в удручающие (монастырские) оковы.

– Ты говоришь иначе, – бросает он. Вот так сухо и совсем неуместно. А следом объясняет: – Речь твоя стала другой: слова, интонация и даже манера. Всё в тебе переменилось, девочка в красном платье.

Отворачиваюсь и, пожав плечами, предполагаю:

– Подросла?

А Хозяин Монастыря кусается:

– Сразу видно, что воспитанием занимался знатный человек. Деревенского в тебе не осталось.

– Как и в тебе человеческого.

Тогда Ян желает уколоть в ответ. И выбирает самый уродливый из возможных и самый беспощадный по отношению к чужому сердцу способ:

– Каково это: осознавать, что ты – лишь тень? Пережиток прошлого, которое невозвратимо, как бы того не хотелось.

– О чём ты? – пугаюсь я, дозревая до грядущих слов самостоятельно.

– Может, – продолжает мужчина, – ты из семьи Солнца, но ты – не рода Солнца. Ты – не Она. Не Стелла. И никогда её не заменишь.

– Думаешь, я пыталась или пытаюсь? – бросаю оскорблённо.

– И смени, – рявкает Ян, – это чёртово платье!

Со взмахом рук подлетает и пара книг со стола. Оставшийся вечер я терзаю его напоминанием: своим напоминанием, своим – чёрное пятно – скользящим по кабинету и коридорам силуэтом.

Наступает ночь и с ней по-дружески приходит тоска. Не настигает – увы – сон, в отличие от увесистых дум, а потому я, оставив постель, ухожу в ванную комнату. Замачиваю платье – в воду отходит запёкшаяся кровь; отскребаю её с рукавов и подола вместе с пустынной пылью. Голос Яна за дверью интересуется, всё ли в порядке.

Относительно, Бог Удовольствий.

Наотмашь бросаю, что затеяла стирку, и показательно добавляю напор воды.

– У нас есть прачки, Луна, – вздыхает голос.