Сердца. Сказ 3

Луна стаскивает ткань – взгляду предстает упомянутая ранее коллекция ножей. Женщина поражается и липнет к стеклу, видит в том удачное стечение обстоятельств и выигрышную перспективу развития сюжета.

– Не может быть! Как много! Зачем вам столько?

– «Хочешь мира – готовься к войне», – липко отвечает забродившей цитатой мужчина и ставит бутыль. – Осторожней, богиня, вы можете уколоться.

Неужели догадывается?

– Не понимаю эти мужские пристрастия к оружию, – высокомерно бросает Луна и жмёт плечами. – У Хозяина Монастыря оно тоже есть. И что с того?

Бог Мира цепляется за сказанное ею. Какие ещё тайны способна выдать гостья? И для чего он обращался за помощью к бывшей подруге и помощнице Хозяина Монастыря Ману, если мог выведать милости Луны? Женщина выхватывает бутыль из мужских рук и обнимает горлышко губами, громко глотает и восклицает:

– Я поняла! Это заводит.

Мужчина вновь прожигается былым интересом.

– Да, опасность – она заводит. Чувство адреналина насыщает, переполняет. Я читала, что в такие моменты тело думает будто умирает, а потому выдаёт максимум ощущений. И потому требует последующей встряски: чтобы вновь ощутить себя живым через приближенность к смерти. Парадокс, правда? Вы чувствуете себя живым? Вас заводит опасность и вы уже подсели на эту иглу? Быть на грани – это так…

Оппонент её принимает сигнал и ступает совсем близко, берёт за локотки и склоняется к лицу. Растерянная теряет бутыль – та отнимается от рук и падает прямо в витрину.

Звон.

Скол.

Визг.

– Я такая неловкая! – вскрикивает женщина и растерянно собирает – пытается – осыпавшуюся вовнутрь стеллажа витрину, несколько раз перебегает на забрызганную вином рубаху Бога Мира, велит снимать её и вновь хватает бутылочные стёкла. – Мне так стыдно, простите! Мне кажется, я испортила момент.

Мужчина отмахивается, отворачивается и ругается себе под нос. Зря. Женщина же обхватывает рукоять ближайшего кинжала и, протащив его сквозь битое стекло, засаживает Богу Мира в горло. С того всё начинается.

И сейчас я наблюдаю за Луной, приглаживающей щёку, по которой успел ударить умирающий. Сквозь приоткрытую дверь комнаты, в которой я нахожусь, женщина видит зеркало. Приближается. Отделяет нас только бордовый полог. Луна отбрасывает его и взглядом встречает Бога Смерти: пугается, отдёргивается и позволяет ругнуться.

– Вы как всегда вовремя! – без осторожности бросает она, взирая на мою неподвижную фигуру в кресле.

– Смерть всегда является в положенный час.

Луна пятится и затем, словно бы оправдываясь, восклицает:

– Я не хотела всего этого, поверьте…

– Знаю, – перебиваю я, дабы усмирить молодой пыл. – Знаю, для чего вы это делаете. Без причины – для насыщения кровью или обуздания неконтролируемой власти и ярости – вы бы не прибегли к такому. Я знаю вас как человека.

– Значит, – подхватывает Луна, – понимаете, что оглашение произошедшего здесь в кругах пантеона приведёт к моей неминуемой гибели.

– Обижаете.

На то юная богиня улыбается. Так расслабленно, наивно, почти по-детски, и я проклинаю век, в котором она явила себя свету, ибо свет этот вынудил её пойти на подобные жертвы, а в ответ одарил исключительной скорбью и многочисленными утратами.

– Вы, получается, с самого начала выступления?

– Получается, – соглашаюсь я. – В первом ряду было свободно.

– На бис не вызывайте.

Досадная улыбка режет лицо. Луна в очередной раз поймала себя на мысли, отчего Хозяину Монастыря предпочла Бога Солнца. Первый поучал скупости мира и обнажал его уродства, второй же укрывал и защищал от них. Помню, как в один из вечеров на приёме у Бога Жизни, упомянутая троица едва не столкнулась. Хозяин Монастыря настигал, а Бог Солнца уводил; первый думал исключительно о себе, второй же – о спутнице. Первый закусил оливкой выпитый коктейль, второй раскусил очаровывающую его женщину и укусил подставленное ею плечо; Луна засмеялась и в ответ попыталась ухватить мужчину за ворот накрахмаленной рубахи – тот уловил милый жест и притянул счастливую в объятия. Каждый получил заслуженное: девочка оказалась справедлива, вынося своё решение. Бог Солнца был хмур и несчастен, а с появлением жены вспомнил о позабытых улыбках. Когда-то он был дерзок и груб, раскован и скандален, а потому нынешний его вид вызывал у иных гостей эмоциональный разлад. Проворный повеса остепенился и связал ускользающее на веку время с послушницей, что оказалась последней, к кому он прибыл в Монастырь.