Сердце мастера

Оливия приблизилась к группе, возглавляемой субтильным мужчиной в тщательно отглаженной голубой рубашке. Два пенсионера стали наперебой задавать ему вопросы, на которые гид отвечал развернуто и со вкусом.

– Извините, пожалуйста, а о судьбе подруги Доры, Ольги Белозерской, – Оливия указала подбородком на стенд с фотографией, – вам ничего не известно?

Гид посмотрел на нее с интересом.

– Отчего же не известно… Трагическая жизнь, печальный конец.

– Я читала, что их с Дорой связывала близкая дружба…

– Да, они были как сестры! Ольга очень поддерживала Дору после смерти Монтравеля. Правда, после ее отъезда в Париж они виделись гораздо реже, но постоянно переписывались.

– Ольга навсегда осталась в Перпиньяне?

Гид утвердительно кивнул:

– Она была очень одиноким человеком. Занималась благотворительностью, помогала местной церкви. К старости начала терять зрение и ушла от мирской суеты.

– Вы имеете в виду… ушла в монастырь?

– Да, там и окончила свои дни.

– Значит, расспросить о ней больше некого…

– Увы! Даже ее личные вещи после смерти прислали к нам – за два года их никто не востребовал. Одна коробка – вот и все, что осталось от человека.

– А почему именно к вам?

– Там была какая-то переписка Ольги с Дорой, все на русском. Мы предложили ее забрать семье Люпен, единственным наследникам Доры. А они даже не перезвонили. Теперь эти бумаги пылятся у нас в библиотеке…

Оливия облизнула пересохшие губы и уточнила:

– А взглянуть на эти письма можно?

Но экскурсовод ее не услышал – его вновь засыпали наперебой вопросами пытливые пенсионеры.

Дождавшись, когда группа переместится в соседний зал, Оливия бесшумно вышла в коридор и отыскала комнату, напоминающую рабочий кабинет. На деле это была большая библиотека, в которой стояло лишь гобеленовое кресло у окна и ореховый письменный стол. Несмотря на плохое освещение, глаза Оливии сразу выхватили среди множества корешков скромную картонную коробку. Она прикрыла дверь и сняла ее с полки.

Вырезки из газет, почтовые квитанции, брошюрки с катехизисом, карманный молитвослов…

В целлофановом пакетике нашлась стопка писем – от Доры и нескольких других неизвестных Оливии лиц. А под ними, на самом дне, лежала обычная тетрадь. Оливия заглянула под ее выцветшую обложку и обмерла. Это был почерк Доры, и первые же строчки, датированные сорок третьим годом, свидетельствовали о том, что перед ней – новое послание Якову.

«Знаешь, Яков, жизнь в тихом городке на границе с Испанией, вдали от сопротивляющегося оккупантам Парижа, оказалась для меня настоящим испытанием. Монтравель совсем замкнулся, отказывается брать заказы, но денег у нас достаточно, чтобы не голодать. Он исступленно работает над новой статуей, утверждая, что вынашивал эту идею чуть ли не десятилетие. У нее уже есть имя – «Итея». Мастер говорит, что этот чистый женский образ, навеянный природной красотой Греции, – противопоставление нашей жуткой эпохе. Женщина, погружающаяся в кровавую реку времени, чтобы выйти из нее обновленной, очистившейся от отчаяния и страха, в котором мы все сейчас живем. Так, через кровь и боль, выходит младенец из чрева матери, так рождается новая жизнь…

Я сейчас для него – не просто натурщица. Я – живое воплощение его идеи, его опора, его подмастерье! Но мне очень тяжело оставаться в изоляции, ведь где-то идут бои, набирает силу партизанское движение, в больших городах крепнет союз ополченцев… А я тем временем продолжаю служить одному лишь искусству.

В Перпиньяне, куда я наведываюсь время от времени, чтобы повидаться с Оленькой Белозерской, моей давней и верной подругой, собралось немало талантливых парижан. Среди них – художники, актеры, ученые и интеллектуалы, противодействующие правительству Виши. Чтобы не вызывать подозрения местных властей, все они работают на кооператив «Багряный берег», производящий фруктовый мармелад в нарядных пурпурных коробках, который продается по всему побережью. Это производство служит прикрытием для подпольной организации Сопротивления, к которой уже примкнули сотни людей.

Среди них оказались несколько моих парижских знакомых, и я все чаще отпрашиваюсь у Монтравеля, чтобы повидаться с ними.

Ты не представляешь, Яков, какое это счастье, какое облегчение чувствовать, что ты хоть как-то можешь повлиять на ход войны! В двадцати километрах от Кольюра находится узкий горный перешеек, по которому нам удается переправлять людей, бегущих от нацистского режима в Испанию. Дорога контрабандистов, по которой раньше перевозили масло и табак, стала теперь спасительной тропой для сотен еврейских семей, вырвавшихся из лап гестапо ополченцев, артистов, чье искусство было признано «дегенеративным», и даже парижских немцев, не принявших нацистскую идеологию.