Сердце ночи

Игнат видел перемены, что происходили с его любимой женой, видел и перемен этих пугался. Теперь в усадьбе неотлучно находились сразу два врача, и едва ли не каждую неделю приезжали новые светила со всего мира. Пилюли, микстуры, притирки, кровопускание – ничего не помогало. Казалось, что Оксана готовится не родить ребеночка, а умереть. Из дому она больше не выходила, оставалась в своей комнате, за плотно занавешенными портьерами, словно кожа ее теперь была такой тонкой, что даже солнечный свет причинял ей боль. К себе она пускала только Игната, Настену и бабу Праскеву, а бесполезных врачей гнала прочь слабыми, едва слышными уже криками.

А на Горяевское давно уже обрушилась зима, такая лютая и такая снежная, что за одну только ночь все дорожки и аллеи заметало напрочь. И купол над зимним садом приходилось чистить каждый день, чтобы не проломился под тяжестью снега. Чтобы отвлечься и от тяжких дум, и от того, что творилось в доме, Степан расчищал дорожки. Махал лопатой с остервенением, до заливающего глаза соленого пота.

– Спасать девку надобно, – послышался за спиной скрипучий голос. Баба Праскева подошла незаметно и сейчас требовательно смотрела на Степана снизу вверх. – Заморят ее эти… – Она поморщилась, но он и так понял, что речь о медицинских светилах.

– Как спасать? – спросил он, втыкая лопату в снежный наст.

– Поможешь? – баба Праскева приблизилась вплотную, зашептала: – Игнатка с этим золотом своим да со злыднем тем дурак дураком стал. Ничего вокруг себя не видит, на деньги одни только надеется. А деньгами Оксанку не спасти. Он сегодня на станцию поедет, собственнолично встречать еще какого-то… – Она снова поморщилась. – Вот за это время мы должны управиться. Поможешь?

– Помогу. – И даже спрашивать не стал, как будут управляться. Все равно что-то делать нужно, пока не поздно. Мелькнула шальная мысль рассказать бабе Праскеве правду, да передумал. Не время и не место.

Игнат уехал сразу после завтрака. Велел запрячь тройку, сам уселся на козлы. Может, истосковался по воле, по свежему воздуху и молодецкой лихости? Степан об том знать не хотел, Степан делал то, что велела ему баба Праскева.

Втроем, Настена тоже взялась им помогать, они завернули уже не сопротивляющуюся, не капризничающую Оксану в медвежью шубу и таким вот косматым кулем уложили на старые санки-волокуши. В санки впрягся Степан, баба Праскева уселась в изголовье, скрюченными руками придерживала Оксанину голову, прикрывала лицо от снега.