Серебряные трубы

Поблагодарив хозяев за хороший обед, он вышел из хаты. На улице его ждали мужики. Впереди стояли старики, солдаты-ветераны: кто в поношенном мундире, кто в крестьянском одеянии. У многих на груди виднелись боевые награды — за Очаков, Измаил, Прагу.

Увидев фельдмаршала, старики сняли шапки и низко поклонились. Суворов ответил на их поклон. Солдаты, будто по команде, вскрикнули:

«Здравия желаем, отец родной!» А «отец родной», не торопясь, шел, весело шутил, разговаривал со старыми солдатами, пока не перешел через мосток, а там, совсем рядом, штаб. Простился Суворов с народом и скрылся за дверью дома.

Случилось это, говорят, в субботу. На другой день с утра пораньше, до обедни, к хате Петра Нагорянского пришел солдат-гренадер. Мундир на нем, будто только от каптера, пуговицы начищены, огнем горят, бляха на ремне светит, что тебе солнце красное. Кивер у гренадера тоже на ремне, ветром не сдует. Крикнул он Петра Нагорянского:

— Выдь сюда, старичок!

Тот вышел.

— Что за вахт-парад перед окнами моей хаты? — спросил.

— А такой, брат, вахт-парад, что фельдмаршал, граф Рымникский Александр Васильевич Суворов зовет тебя с твоею женою прибыть к нему сегодня в пять часов пополудни на обед!

Петр Нагорянский хоть и не труслив был, но тут оторопел.

А вестовой, словно не замечая растерянности старика, обернулся и громко да грозно так выпалил:

— Понимаешь, кто зовет? Фельд-мар-шал! Приберись как положено.

Сказал и ушел.

— Что станем делать, старая? — спросил с опаской Петро свою жену.

— А что станем делать, старый! Наденем мундир, начистим поярче пуговки и пойдем, отобедаем, как промежду добрых соседей принято.

Герой Измаила снова надел свой старый солдатский мундир и вместе с женою вышел из дому. Соседи проводили их, будто они уезжали из Тимановки в чужие края, надолго. Но не прошло и десяти минут, как они подошли к дому, где жил Суворов. Там, у самого крыльца, стояли ординарцы и солдаты-песенники. Совсем близко от них шумели деревенские парни и девушки. Они знали, генерал любил слушать по воскресным дням, как поют солдаты. А пели они хорошо и веселые и заунывные песни. Случалось так, что генерал не выдерживал и сам подпевал.

Подошли муж с женой к крыльцу. Навстречу им вышел, весело улыбаясь и приветствуя, сам старый полководец и громко, чтобы все слышали, сказал:

— Здравствуй, кавалер Нагорянский, и ты здравствуй, солдатская жена, Марфа Сидоровна!

— Здравия желаем! — ответил молодецки Петро и застыл, словно услышал команду «Смирно». А солдатская жена, Нагорянчиха, сделала поклон и, подхваченная фельдмаршалом за руку, проплыла павой в штаб.

— Идем, Петро! — кивнула она мужу, скрываясь в дверях каменного дома.

— Ну, баба! — буркнул себе под нос гренадер и пошел вслед за женой.

Сразу сели за стол. Суворов угощал стариков, словно родных. Обед был простой: те же щи и каша да воскресный пирог, да горилка по чарке, по другой.

Поели щи с пирогом.

Фельдмаршал взглянул на гостью:

— Как щи, по нраву ли, Марфа Сидоровна? — спросил.

— Пирог хороший, нечего бога гневить, а щи у меня, не обессудь, наваристей!

Суворов рассмеялся.

— Спасибо за правду! Подвел меня повар Петька, уж я ему наказывал не жалеть сала. Говорил, хозяйка придет из знающих знающая, экзамен устроит. Подвел-таки, подлый!

Кашу Марфа Сидоровна одобрила:

— Рассыпчата, зерно к зерну. У меня и то не кажен раз такая получается.

Обед окончился, поговорили о том, о сем, стали расходиться. На прощанье Суворов подарил солдату рубль серебром.

— Не обессудь, унтер! — сказал. — Носи в память нашей встречи. Ты достоин большего за свою службу Родине, да долги хлопоты перед царем. Носи! Если кто обижать тебя станет, скажи мне, накажу обидчика.

Весть о том, что Петро Нагорянский гостевал у фельдмаршала, облетела Тимановку и все деревни верст на двадцать в округе. Когда Петро проходил по улице, все мужики снимали перед ним шапки. На что — гордец на все село — лавочник, и тот, видя через раскрытую дверь Петра, выходил на улицу и звал его в лавку посмотреть товары.

— Дешево отдам, Петро Никифорович, со скидкой против других. Ты теперь у нас знаменитый, могу и в кредит отпустить.

А помещик граф Потоцкий, узнав о событии, зазвал старика к себе и долго выспрашивал, о чем говорил с ним Александр Васильевич и как принимал его.

Спустя несколько дней Суворов прислал Нагорянскому сшитый полковым портным мундир. С той поры старику не давали покоя:

— Уважь, да уважь, Петро Никифорович! Заглянем в шинок!

Даже сельский староста побаивался его и первый здоровался с ним.

Да не из тех был Петро Нагорянский, чтобы занестись. Не закружилась его голова, и в шинок он ходил разве что на Николу зимнего да на Николу весеннего, а в остальные дни — ни-ни!

Петро Нагорянский хранил подаренный Суворовым серебряный рубль до последних своих дней. Он считал его великой наградой. Этот рубль вместе с медалями Петра, его сына и внука сохранялись в семье Нагорянских как самое дорогое наследие…