Сережа Боръ-Раменскiй

— Не легко, — сказала Глаша, — и притомъ, чего бы недостало, я въ отвѣтѣ. Сережа всегда внѣ дома, Вѣра въ свѣтѣ, а я дома, и это колесо задавило меня.

— Ну, ужъ будто задавило, — сказалѣ Таня, — немного стиснуло; на то сила, чтобы выбиться.

— Конечно, — сказалъ Сережа.

— Тебѣ что? Ты взялъ шляпу и былъ таковъ! Изъ дому вонъ, а я сиди тутъ день-деньской, няньчайся съ мама, какъ съ дитятей, съ кухаркой препинайся, съ прачкой счеты своди. Если бы не Таня, я все бы давно бросила, но когда погляжу на Таню и сравню мое положеніе съ ея положеніемъ, то вижу, что мое много лучше. Таня сама въ кухнѣ стряпаетъ, а иногда что-нибудь сама выстираетъ.

— Конечно, — сказала Таня, — только я все дѣлаю терпѣливо и по возможности весело. Бодрость духа — вотъ что надо!

— Мало ли что, ея не купить. Впрочемъ, и то сказать, ты съ дѣтства привыкла, а я нѣтъ.

— Ничуть. Когда я жила у бабушки, я жила въ довольствѣ и только рукодѣльничала для собственнаго удовольствія. А теперь приходится работать, отцу помогать.

— Конечно, — сказала Глаша и неделикатно прибавила: — тебѣ это легче, ты родилась не такъ, какъ я въ семьѣ… Ты это куда? спросила она у брата, обрывая неоконченную фразу, видя, что онъ сбирается уйти.

— Мнѣ пора; у меня дѣло есть, — сказалъ онъ, глядя на часы, — я ужъ опоздалъ.

— Опять вонъ изъ дому! Ужъ сказалъ бы просто, что дома тошно, а не фарисейничалъ бы подъ предлогомъ дѣла, не ходилъ бы къ знакомымъ.

Сережа остановился; губы его дрогнули, онъ хотѣлъ сказать что-то, но вдругъ стиснулъ зубы, махнулъ рукой и вышелъ. Глаша совсѣмъ разсердилась и сказала ему вслѣдъ:

— Кто неправъ, тотъ смолчитъ и рукой махнетъ, но вѣдь это не отвѣтъ. Не мудрено махать руками, когда выводятъ на чистую воду.

Онъ остановился, посмотрѣлъ на нее и сказалъ отрывисто:

— Ты хоть кого выведешь изъ себя, ты, какъ въ дѣтствѣ, злая.

Затѣмъ онъ вышелъ очень недовольный сестрой и собою. Глаша осталась на мѣстѣ тоже очень недовольная и братомъ и собою. Владѣть собою она не умѣла, жертвовать собою еще не научилась, но съ годами и подъ вліяніемъ брата и Тани въ ней зародилась внутренняя борьба. Порою всплывало все лучшее ея души, но опять тонуло въ себялюбіи, и при строптивости нрава ей случалось и думать и говорить то, что, сама она сознавала, было не хорошо. Тогда она сердилась и на другихъ и на себя.

Настало начало весны. Пришла Страстная недѣля, и вся семья Боръ-Раменскихъ, всегда богомольная, усердно ходила къ церковнымъ службамъ. Въ Великую субботу домъ убрали по обычаю, мыли, стирали пыль, выбивали мебель, и Серафима Павловна, всегда находившая эту домашнюю суету несносной, заперлась въ своемъ кабинетѣ и легла на кушетку, желая отдохнуть. Кто-то постучался въ ея дверь. Она встала нехотя и отперла ее.

— Что тебѣ надо? сказала она, увидя Вѣру: — я легла отдыхать, я очень устала.

— Мама, — сказала Вѣра, — я пришла сказать вамъ два слова. Въ свѣтѣ я познакомилась съ однимъ очень умнымъ человѣкомъ — это генералъ Струйскій…

— Что же, онъ женатъ? или ты задумала… Не пугай меня, что случилось? Говори скорѣе, почему это знакомство такъ важно?

— Не пугайтесь, пугаться нечего! Право, вамъ ничего сказать нельзя, даже и того, что пріятно. Все очень просто: Струйскій желаетъ познакомиться ближе и просилъ меня представить его вамъ.

— Что жъ въ этомъ особеннаго? Если хочетъ познакомиться, то пусть пріѣдетъ, хотя, по правдѣ, сводить знакомства немного поздно, ты скоро уѣдешь въ деревню. Я въ концѣ мая хочу уѣхать.

— До конца мая еще далеко. Струйскій человѣкъ очень много видѣвшій и его разговоръ и разсказы займутъ васъ больше, чѣмъ меня, — сказала Вѣра. — Онъ для меня слишкомъ серіозенъ, важенъ и ужъ лѣтами не подходитъ. Я люблю болтать и смѣяться съ молодыми.

— Почему же ему вздумалось знакомиться со мною?

— Не знаю, право, быть можетъ потому, что наступаетъ весна, всѣ собранія прекратились, а онъ любитъ разговаривать со мною, хотя я не очень люблю; онъ мнѣ иногда надоѣдаетъ. Завтра послѣ заутрени онъ желаетъ быть вамъ представленъ. Онъ будетъ у княгини Сицкой, вѣдь онъ ей племянникъ двоюродный, не родной.

— Ужъ не имѣетъ ли онъ видовъ на тебя? спросила Серафима Павловна серіозно, будто сообразивъ что-то.

— Что вы, мама! Онъ и не думаетъ, да если бы и думалъ, я не пойду за него. Онъ мнѣ годится въ отцы и такой серіозной, чинный, важный, что нагоняетъ скуку, да и не на меня одну. Всѣ мои знакомыя, всѣ подруги избѣгаютъ его, особенно на балѣ. Ужъ онъ слишкомъ важенъ и серіозенъ.

— Если онъ скученъ, то зачѣмъ его, чтò за корысть?

— Я увѣрена, что вы не будете скучать; онъ всегда такъ много и подробно разсказываетъ о Петербургѣ, о дворѣ, гдѣ онъ принятъ и гдѣ къ нему милостивы; притомъ, если онъ желаетъ познакомиться съ вами, отказать совсѣмъ неловко.

— Конечно, — сказала Серафима Павловна.