— Это меньшой изъ сыновей Долинскаго. Онъ много разговаривалъ со мною и много со мною танцовалъ. Онъ просилъ позволенія пріѣхать къ намъ.
— Что жъ? я всегда рада; но я думала у Долинскихъ только одинъ сынъ, тотъ, что служитъ въ Петербургѣ.
— Тамъ старшій — Димитрій, этотъ меньшой, онъ только что воротился изъ-за границы, а прежде зимою жилъ въ Крыму, тамъ и учился. Онъ былъ очень слабъ грудью, и ему приказали доктора жить на югѣ. Онъ жилъ у какой-то дальней родственницы въ Симферополѣ. Теперь воротился. Вѣроятно, завтра пріѣдетъ къ Сережѣ, который вамъ его и представитъ; только, мама, вы не пугайтесь и не волнуйтесь.
— Что ты, Глаша! Развѣ я дикарка и не умѣю принять у себя? Слава Богу, я…
— Не то, мама; онъ поразитъ васъ сходствомъ.
— Какимъ сходствомъ?
— Мама, онъ очень похожъ на брата.
Серафима Павловна измѣнилась въ лицѣ и, помолчавъ, спросила:
— На моего Ваню?
— Да, мама, очень похожъ.
— Чертами, можетъ-быть, но ужъ не выраженіемъ. Такого выраженія ангельскаго ни у кого быть не можетъ.
— Не знаю, мама, а только очень похожъ; ну вы теперь предупреждены, не пугайтесь и не волнуйтесь.
— Смутила ты меня, Глаша, разбудила ты во мнѣ такое мучительное…
— Поневолѣ, — сказала Глаша болѣе мягко и ласково, чѣмъ всегда. — Лучше было предупредить васъ.
— Отчего Сережа, будучи такъ часто въ ихъ домѣ, никогда не говорилъ о томъ?
— Когда Сережа давалъ уроки… занимался съ Лизой, Долинскій жилъ въ Крыму; притомъ Сережа никогда не знакомился съ семействомъ, приходилъ прямо въ классную и рѣдко видалъ, и то мелькомъ, старика Долинскаго и его жену, а уже познакомился ближе со всѣмъ семействомъ послѣ блиновъ у Старицкихъ. Иванъ Долинскій любимецъ въ семьѣ и особенно друженъ съ Анютой Дубровипой.
— Его зовутъ Иваномъ!.. сказала встревоженно Серафима Павловна. Сердце ея билось и она цѣлый день была задумчива, разсѣяна и не въ себѣ.
Прошло три дня. Однажды утромъ въ передней громко позвонили. Серафима Павловна встрепенулась, но въ залѣ зашумѣло женское платье — и она успокоилась. Въ комнату вошла молодая, очень красивая, щегольски одѣтая княжна Дубровина; она очень дружески поздоровалась съ Серафимой Павловной и съ Глашей и сказала:
— Я собиралась къ вамъ еще вчера, но у насъ было такъ много гостей, что я не могла выбраться, а вотъ нынче я привезла къ вамъ моего брата. Онъ только что возвратился изъ-за границы, познакомился съ вашей дочерью на балѣ и желалъ быть вамъ представленъ. Я надѣюсь, что теперь ваша дочь, сынъ и вы сами не откажетесь посѣщать насъ почаще.
— Гдѣ же онъ, вашъ брать?
— Онъ пошелъ въ кабинетъ Сергѣя Антоновича и сейчасъ придетъ. Да вотъ они, я слышу, идутъ. Позвольте вамъ представить нашего милаго Ваню.
Серафима Павловна вздрогнула и глянула по направленію къ двери. Она вся затрепетала; къ ней шелъ высокій, бѣлокурый молодой человѣкъ, близнецъ ея сына, ея умершаго сына. Секунду смотрѣла она неподвижно смущенными и испуганными глазами на этотъ столь милый, столько ею любимый образъ давно отошедшаго отъ ней сына — и вдругъ стремительно вскочила, и на почтительно склонившагося передъ ней Долинскаго, бросила свои дрожавшія руки, обхватила его, притянула его къ себѣ и слезами облила его голову, рыдая истерически.
Глаша и Сережа прослезились.
— Ваня! Ваня! восклицала сквозь рыданія пораженная Серафима Павловна.
— Онъ живой братъ мой, давно умершій братъ, любимецъ матери, — сказалъ Сережа, поясняя столь непонятную Дубровиной сцену.
Долинскій, услышавъ также слова эти, покрылъ поцѣлуями руки плакавшей Серафимы Павловны. Онъ усадилъ ее въ кресло и сталъ, растроганный и умиленный, передъ ней на колѣни. Глаша подавала матери стаканъ воды; но она одною рукою отвела его и, не выпуская изъ другой руки руку Долинскаго, жадно, сквозь слезы смотрѣла на него и повторяла: „Ваня! Ваня!“
Княжна Дубровина по свойственной ей сердечности поняла, что надо оставить вдвоемъ съ Ваней эту несчастную мать, и тихо вышла изъ комнаты, за ней вышли Сережа и Глаша.
— Боже мой! воскликнула Анюта Дубровина: — какъ мнѣ ее жаль! Какая нѣжная у ней душа и какъ она любитъ еще своего умершаго сына. Ужели Ваня такъ похожъ на него?
— Да, онъ похожъ. Мы предупреждали мама, и она ждала его съ волненіемъ; но мы не могли предполагать, что выйдетъ такая для нея протрясающая сцена. Какъ бы она не заболѣла.
— Ваня сама доброта и чувствительность, — сказала Анюта. — Вы увидите, какъ онъ сумѣетъ быть близокъ съ ней и, навѣрно, утѣшитъ ее. Я считаю это счастливой для нея встрѣчей.
Сережа молчалъ. Ему показалось, что этотъ пришлый молодой человѣкъ отниметъ у него часть материнской любви, но скоро овладѣлъ внезапно нахлынувшимъ недобрымъ чувствомъ и сказалъ:
— Лишь бы ей было легче. Она у насъ до сихъ поръ безутѣшна послѣ своихъ жестокихъ потерь.
Тогда между этими тремя молодыми людьми завязался задушевный разговоръ; эта минута сблизила ихъ больше, чѣмъ два года знакомства. Княжнѣ Дубровиной не нужно было настойчиво звать къ себѣ Боръ-Раменскихъ: она чувствовала и знала, что между ними установилась сердечная связь.