Сергий Нилус - Полное собрание сочинений - Том 6

— За чем же, — говорю, — дело стало? Мы, слава Богу, люди свободные, никакими мирскими обязанностями не связанные: найдется для нас в Оптиной помещение — вот, мы и ваши.

— Ну что ж, — говорит старец, — Бог благословит. Переговорите с о. Архимандритом и с о. Варсонофием: благословят они — и поселяйтесь с нами, что может быть лучше нашей Оптинской жизни?

Мы были вне себя от неожиданной радости. Разговор этот происходил во Введенском храме, как раз под Казанской иконой Божией Матери, у правого клироса Никольского придела. И запали нам слова батюшки о. Сергия в самую глубину сердечную: и впрямь, что может быть лучше жизни Оптинской?!.

Когда-то в Оптиной проживал на временном „положении“ один из знаменитых постриженцев, впоследствии архиепископ Виленский, архимандрит Ювеналий (Половцев). Во внешней ограде монастырского сада он выстроил себе в конце 70-х годов прошлого столетия отдельный корпус со всеми к нему службами, прожил в нем лет десять и оттуда был вызван на кафедру Виленской епархии. С тех пор корпус этот, перешедший в собственность Оптиной, стоял почти всегда пустой, изредка лишь занимаемый на короткое летнее время случайными дачниками. Вот об этом корпусе, вернее усадьбе, я и вспомнил после знаменательного для нас разговора с о. Сергием под Казанской иконой Матери Божией. Решили пойти его смотреть. Послали в архимандритскую за ключами и, пообедав у себя в гостинице, пошли около часу дня присматривать себе новое жилище.

В этот час вся Оптина отдыхает. На площадке между монастырскими жилыми корпусами и храмами не было ни души, никого даже из богомольцев не было видно на всем пространстве обширного внутреннего двора обители, когда я с женой и с одной валдайской старушкой, нашей спутницей, проходили по нему, направляясь в сад к Ювенальевской усадьбе.

Подошли к Казанской церкви. Я остановился перед ней, снял шляпу, перекрестился и, пользуясь тем, что кругом посторонних никого не было, вслух молитвенно сказал: „Матушка, Царица Небесная, если Тебе угодно, чтобы мы здесь поселились под Твоим кровом, то Ты уж Сама благослови!“ И не успел я до конца промолвить последнего слова „благослови“, как неожиданно из-за угла Казанской церкви показался с полным ведром воды в руках один из старейших оптинских иеромонахов, ризничий о. Исаия, некогда бывший старшим келейником великого старца Амвросия. Услыхал он мое слово, поставил свое ведро на землю и, не без живости спросил меня: „На что благословить-то?“

Так нас эта встреча взволновала, что я едва был в состоянии и толком объяснить о. Исаии, на что я просил благословения у Царицы Небесной. Снял батюшка с головы своей камилавку и, благословляя нас, растроганным голосом произнес: „Бог — да благословит вас! Да благословит намерение ваше доброе Сама Царица Небесная!“ И пока благословлял нас о. Исаия, вокруг, откуда ни возьмись, собрались еще три иеромонаха: благочинный о. Илиодор, о. Серапион и скитский иеромонах о. Даниил Болотов, особо близкий наш друг и доброжелатель, — и тут все четверо благословили наше водворение под кров обители Оптинской, созданной и освященной в честь и славу Введения во храм Пресвятой и Пренепорочной Приснодевы Богородицы.

Для меня такое совпадение было знамением. Знамением же оно показалось и всем в тот час с нами бывшим.

Чего только? Тут ли на земле это откроется, или на небе, — Одному Богу известно. О. Даниил, Царство ему небесное, пошел с нами в наше будущее гнездышко и на коленях, милый и любвеобильный старец помолился там с нами перед иконой Смоленской Божией Матери — домовая икона корпуса Одигитрия-Путеводительница, чтобы и укрыла Она нас в гнездышке этом от зла века сего, от клеветы человеческой!

До чего же нам полюбилось тогда Ювенальевское затишье!.. О, как было бы желанно в нем и жизнь свою кончить!.. С о. архимандритом уговор о жительстве нашем покончен был с двух слов: обычно наш авва никому из мирских не позволяет подолгу заживаться в Оптиной. И это было нам тоже в знамение. Съездили мы тут же к о. Егору Чекряковскому, моему присному советнику в важные минуты жизни. Село Спас-Чекряк, где священствует батюшка, от Оптиной на лошадях 55 верст. Он тоже благословил нам поселиться в Оптиной.

— Благословите, — говорю ему, — батюшка, поселиться нам в Оптиной до смерти.

— Да, да, — отвечает он, — годочка два, ну три, поживете! Только условие с монахами напишите, а то, ведь, их там не один человек: мало ли что может случиться.

— Батюшка! — опять говорю. — Уж вы до смерти нам там жить благословите!

А он свое:

— Годочка два-три поживете. Ведь вы сами знаете, что теперь почетных мест нет: какие могут быть почетные места-то?

Очень нам тогда эти слова были не по мысли. Всё это происходило в августе 1907-го года, а в первую ночь в новом своем Оптинском приюте мы провели с 30-го сентября на 1-ое октября того же года. Первое утро нашей Оптинской жизни, таким образом, было утром Покрова Божией Матери: милости Ее искали — милость Ее в Покров и получили, под кровом Ее Обители в среде Ее верующих послушников Оптинских.

И это тоже было вере нашей в знамение».