Серпухов (СИ)

  - Кто ж так ходит? Ну, кто же так ходит? Казаки, вы что, в армии не служили? А-а, служили? Тогда почему ходите, как цыплята за курицей на заднем дворе? Где чинность, где торжественность? Хор, почему не поем? Дыхание не хватает? Хватает? Тогда поем! Крылов, Тихая, как вы несете иконы? На моих похоронах будете ходить с такими лицами! Татьяна Яр, ты икону Богородицы несешь, и в праздник! Слышишь, в праздник! От чего носом землю роешь? Так, Костя, ты где? Почему с кропилом слева от меня? Какой рукой, Костя, по-твоему, я верующих кропить должен? О. Андрей, читай Евангелие! Да кто ж так читает? Дьякон, держи ровно святую книгу, у священника перед глазами буквы прыгают! А что тогда прыгает? Очки? Надо же! А ну-ка, пусть о. Наум читает! Отец Наум, ах, отец Наум! Почему у тебя крест на груди завернулся к нам обратной стороной? Нет, почему? Все приходится делать самому! Нет, ну, абсолютно все! Хорошо, прочитал, теперь так: этих покропил, деток покропил, хор покропил, идем дальше. Нет, это не фонарщик, это наказание нам на грехи! Позор, такого еще ни на одном крестном ходе не было! Ни на одном! Как он идет! Анатолий, внимай моему слову! Вот левая шеренга казаков, вот правая, ты должен идти точно посередине! Просто, как на Луну слетать! Нет, Анатолий, скажи мне, что у тебя с ногами? Да, с твоими, твоими...

   Несмотря на то, что о. Мефодий ничего приятного не говорит, настроение у него, как и у всех прихожан, приподнятое. Я вижу повсюду улыбки.

   После того, как крестный ход заканчивается, и мы приходим в алтарь, настоятель, уже без шуточного тона, распекает дьякона:

  - Нет, о. Димитриан, скажи мне, зачем ты полез целоваться к Кагановичу?

  - Как же! - с "наивными" глазами объясняется дьякон, - хотел показать, что в соборе служат доброжелательные клирики.

  - Ты не это хотел показать. Ты намеревался меня позлить! - возмущенно произносит настоятель.

  - Да нет, что вы! Я стремился совершить правильный поступок! - настаивает о. Димитриан.

  - Я тебя прошу, отец дьякон, запомни: больше к тем, кто приходит ко мне, ты не подходишь! Вот, станешь священником, заведешь благодетелей, тогда с ними обнимайся и целуйся, сколько пожелаешь! - говорит настоятель, резко взмахнув рукой.

  - Так для этого сначала нужно, как вы правильно заметили, о. Мефодий, стать священником! А я, сколько лет в дьяконах хожу! - с вызовом говорит о. Димитриан.

  - Все, достал ты меня! - побагровев, произносит настоятель, - я устал от тебя это слушать! Думаю, тебе за дерзость следует вымыть окна в алтаре.

  - Хорошо, - легко соглашается о. Димитриан, определенно считая, что добился того, чего хотел, а теперь можно и пострадать.

  - Так, где остальные бездельники? - раздраженный разговором с дьяконом, настоятель отворачивается от него, поворачивается к нам, и говорит - о. Андрей, ты вместе с нашим новоявленным "факиром" чистишь обожжённый ковер! И не так, как на литургии, когда сверху щеткой помахали, и все! Чтоб теперь ковер был у меня, будто вчера из магазина принесли!

   О. Андрей, как обычно, теряется не от сложности задания, а от настоятельского бушевания. А о. Мефодий, уже позабыв о нем, говорит о. Науму:

  - А ты, обалдуй, чего микрофон не выключил? На весь город опозорил! Теперь наверняка до митрополита дойдет, о чем мы тут беседовали. Вот, искупай - бери салфетки, и чисти престол снизу и доверху!

  - Хорошо, батюшка! - без энтузиазма произносим мы.

  - А чтобы вы и взаправду работали, я пока оставлю здесь о. Онисия. - Говорит настоятель, и, зашнуровывая поручни, оправляется в притвор, читать над мамочками молитву очищения после родов.

   ГЛАВА ПЯТАЯ.

   О. Димитриан стоит на широком мраморном подоконнике и моет окна, используя дурно пахнущее средство. Хорошо еще, что рамы открыты настежь, и на отсутствие воздуха жаловаться не приходится. О. Наум переложил все предметы с престола на жертвенник, и занимается полировкой латунных поверхностей дарохранительницы. О. Андрей и я двигаемся на четвереньках по ковру, вооруженные тазиками с мыльной водой, и квадратно - гнездовым способом обрабатываем черные точки на ковре. О. Онисий в облачении белого цвета сидит на скамейке, и, потирая сухонькими ручками острые, страдающие от подагры колена, и говорит, вроде нам, и, в тоже время, ни к кому из нас не обращаясь: