Сэсэг(СИ)

- Дочка, не позорь ты нас перед родственниками и всем поселком, сделай аборт. Кто тебя с ребенком, тем более таким, замуж возьмет теперь? С нами всю жизнь не проживешь, помрем мы рано или поздно, что делать станешь? Ты слышишь меня?! - Мать, переходя от увещевания на крик, стуча сухоньким кулачком по неубранному столу, пыталась втолковать ей простые житейские истины. - Когда ты уже поймешь, что живешь не понарошку, и надо серьезно относиться к себе и к нам?!

- Поздно уже, да и не хочу я.

Сэсэг давно для себя все решила: она больше не поддастся ни на какие уговоры и не откажется от своего. Ее судьба в ее руках, и второй раз ошибки она не сделает ни за что на свете, она больше никогда и никому не позволит забрать свою любовь. Судьба подарила ей второй шанс. Пусть диким и ужасным способом, но так даже лучше, не зная настоящего отца, ей легче думать, что этот ребенок от Сережи. Ее ребенок будет с ней. Все мы рождаемся беззащитными, и чтобы выжить, нам нужна любовь. Она отдаст всю любовь без остатка своему ребенку. Когда она поняла это, она успокоилась, решимость дала ей силы.

Сэсэг спокойно сидела за столом напротив матери и, глядя на нее, думала: "Ведь она меня любит, поэтому так переживает. Хотя больше всех она любит Жаргала. Он их гордость и надежда теперь, да и всегда был. Амгалан и Цырен не такие умные, как он. Они останутся в Усть-Ордынском, женятся, обзаведутся семьями, будет много родственников, большая семья, а вот старший сын станет инженером, может вырастет в большого человека. Жаргал сможет, он такой". Потом ее мысли пошли несколько в другом направлении. "Как быстро мама состарилась за эти месяцы. Состарилось ее лицо. Неужели и я буду такая через двадцать пять лет?" Ее взгляд с жалостью и женским неизживным чувством страха старости скользил по родному человеку. "Эти глубокие вертикальные морщины, рассекающие лицо, совсем потемневшая кожа, руки с большими, еще более темными, чем остальная кожа, пигментными пятнами, и узловатыми худыми пальцами. Такие родные руки... Глаза". Взгляд Сэсэг остановился на мочках ушей матери. "Как вытянулись мочки у мамы. Никогда не обращала внимание. Я никогда не буду носить такие тяжелые серьги как она, и даже когда мама умрет, я их не буду носить. И если родится дочка, я ей тоже запрещу их носить... О чем я вообще думаю?" Сэсэг мысленно одернула себя и тут же услышала голос матери.

- Ты что будешь растить ребенка насильника? Зачем ты будешь воспитывать ублюдка? - Мать еще кричала что-то, уже в истерике размахивая руками, не замечая, как пришедший отец пытается ее успокоить. Сэсэг молча встала и вышла на улицу, накинув овечью душегрейку, обшитую сверху синим шелком. На улице пахло весной. Глаз резало ослепительной белизной, только стена сарая сбоку, забор напротив, да неблизкие горы за ним, темнеющие пушком редкой сосны, черным разрывали этот снежный, начинающий теплеть, мир. Кое-где уже показались проталины, а с крыши капала прозрачная, как слеза, талая вода. Сэсэг глубоко вдохнула свежий, напитанный влагой и предчувствием нового рождения, воздух.

Словно почувствовав эту красоту, слабым толчком ребенок дал маме знать о своем хорошем настроении. Ничего у нее не осталось, кроме этой жизни, которая, иногда слабо ворочаясь и пинаясь, как бы говорила ей: "Ты нужна мне, не бросай меня, я без тебя исчезну, только ты одна на всем белом свете нужна мне, я - часть тебя". Сэсэг упрямо отмалчивалась и продолжала заниматься своими делами, не обращая внимания на сочувственные взгляды и перешептывания. В поселке бурно обсуждали это страшное происшествие, большая часть людей требовала смертной казни для насильников, которых нашли через два дня после того, как девушки, истерзанные и еле живые, вернулись домой. Суд был скорый, а приговор суровый, но Сэсэг он мало интересовал. Ей одной пришлось присутствовать на суде, вторая девушка уехала к родственникам в Бурятию, где сделала аборт и через некоторое время хорошо вышла замуж. Сэсэг жила как во сне и воспринимала все происходящее, как нечто к ней мало относящееся. С момента рождения Сереженьки она разительно изменилась. Вместо упрямой решимости, в глазах ее появилась любовь, а на лице поселилась улыбка. Этот комочек плоти, иногда плачущий, иногда, на мгновение оторвавшийся от мамкиной груди, сыто причмокивающий беззубым ротиком, а часто мирно сопящий во сне, был ей дороже всего на свете. Сереженька стал ее новым смыслом жизни. Для Сэсэг было не важно, как это счастье появилось у нее, она с трудом могла вспомнить предыдущие два года, с головой уйдя в заботу о своем маленьком сыночке, своей бесценной, беззащитной частичке.

После рождения Сереженьки, ее первого внука, мать Сэсэг, теперь бабушка, тоже немного смягчилась и стала оттаивать. Хлопоты о маленьком внуке отодвинули на периферию сознания мрачные мысли о несправедливости жизни, а со временем совсем стали забываться.