Сесиль. Амори. Фернанда

— Но, дядя, — возразил Рауль, — на этот раз я не полагаюсь на данные полицейской службы посольства, я верю тому, что сам видел.

Однако граф, вместо того чтобы выслушать племянника, сурово выбранил его: он не хотел, чтобы даже тень подозрения падала на его милую подопечную.

Рауль не настаивал, он был очень сдержан и замолчал с тем чувством почтения, какое питает любой хорошо воспитанный племянник к дяде с пятьюдесятью тысячами ливров дохода, будучи его единственным наследником.

У Рауля де Менжи был друг, занимавший дом напротив известного нам особняка на Ангулемской улице. Каждое утро Рауль приходил к этому другу выкурить вместе с ним сигару. Обострившиеся чувства и ежедневное времяпрепровождение за сигарой позволяли Раулю не упустить ничего из того, что происходило на улице, вместо того чтобы видеть то, что происходило в доме, окна которого были зашторены для него так же, как и для других.

Хотя г-н де Менжи сначала не придал значения, вернее, не хотел придавать значения открытиям своего племянника, он был поражен ими и тотчас написал Амори, прося уделить ему время для разговора.

Это происходило 30 мая, в четверг.

Амори как раз собирался выходить и, получив письмо, тотчас отправился к старику (он уважал его и постоянно ощущал его почти отеческую привязанность).

— Господин Амори, — сказал граф, увидев его, — разрешите выразить вам мою признательность за то, что вы поспешили последовать моему приглашению. Я знаю, что мое послание застало вас в дверях, но я должен вам сказать два слова, и уверен, что вы их поймете без излишних объяснений.

Вы обещали господину д’Авриньи опекать его племянницу, быть ей советчиком, наставником, братом, не так ли?

— Да, господин граф, я дал это обещание, и я его сдержу, надеюсь.

— Следовательно, вам дорога ее репутация?

— Больше, чем моя, господин граф.

— Так вот я должен вам сказать, что некий молодой человек, — г-н де Менжи сделал ударение на последних словах, — несомненно ослепленный своей страстью, а влюбленным приходится многое прощать, компрометирует Антуанетту своим частым появлением на улице, где она живет. Иногда неосторожность его доходит до того, что он, не отдавая себе отчета, останавливается под ее окнами.

— Я вас заверяю, господин граф, — сказал Амори, нахмурив брови, — что вы не сообщаете мне ничего нового, и я знаю все, что вы сейчас говорите.

— Но, — продолжал г-н де Менжи, считавший нужным дать понять одному из виновников всю серьезность положения, — неужели вы вообразили, что, кроме вас, никто этого не знает?

— Да, господин граф, — согласился Амори, все больше хмурясь, — я действительно думал, что только мне известно об этом легкомыслии. Кажется, я ошибся.

— Конечно, вы понимаете, мой дорогой господин де Леовиль, — заговорил граф, — что честь Антуанетты вне подозрений, какие могло бы вызвать подобное поведение влюбленного. Однако…

— Однако, — продолжил Амори, — вы считаете, господин граф, что эти выходки должны прекратиться как не совсем приличные? Таково и мое мнение.

— Именно с этой целью, признаюсь вам и прошу простить мою откровенность, я и пригласил вас, мой дорогой Амори.

— Так вот, сударь, — сказал Амори, — я даю вам слово чести, что начиная с сегодняшнего дня это больше не повторится.

— Мне достаточно вашего слова, мой дорогой Амори, — отвечал г-н де Менжи. — С этой минуты я закрываю глаза и уши.

— А я, сударь, благодарю вас за доверие, с которым вы поручаете мне пресечь домогательства этого безумца и нахала.

— Как! Что вы этим хотите сказать?

— Господин граф, — произнес Амори очень значительно, — честь имею откланяться.

— Простите, мой юный друг, но мне кажется, что вы меня плохо поняли или даже совсем не поняли.

— Что вы, господин граф, я прекрасно все понял, — ответил Амори.

И, поклонившись еще раз, он вышел, жестом дав знать г-ну де Менжи, что добавлять хоть слово бесполезно.

— Ах, мерзавец Филипп! — вскричал Амори, вскакивая в свою коляску. Он ни на минуту не сомневался, что это из-за Филиппа он получил выговор. — Итак, я не ошибся, именно твою милость я видел перед домом на Ангулемской улице. И ты компрометируешь Антуанетту! Черт побери, у меня уже давно непреодолимое желание надрать тебе уши, и если такой человек, как господин де Менжи, дает мне совет, я это сделаю, причем раз и навсегда, коль скоро у меня появилась такая прихоть.

Так как он не давал никакого приказа, выездной лакей, закрывая дверцу, спросил:

— Куда сударь изволит ехать?

— К господину Филиппу Овре, — ответил Амори тоном, в котором внимательный слушатель уловил бы весьма угрожающие ноты.

L

Дорога была долгой: Филипп, не желая изменять своим старым привычкам, по-прежнему жил в Латинском квартале.

За это время плохое настроение Амори обратилось в гнев, и когда этот Орест оказался у дверей Пилада, не будет поэтическим преувеличением сказать, что скрытая буря бушевала в его груди.

Амори с силой дернул за шнурок звонка, не обращая внимания на то, что заячью лапку с улицы Сен-Никола-дю-Шардонре сменило копытце косули.

Улыбающаяся толстая служанка открыла дверь.