Сесиль. Амори. Фернанда

Но Амори страдал; ты с тревогой следила за его мучениями, ты не могла не утешать его всеми силами, ты стала сестрой милосердия для его больной души. Потом ты снова увидела его, и твои муки стали еще более жестокими и горькими, чем прежде. Наконец ты поняла, что он тоже любит тебя, и, чтобы устоять в этом последнем испытании и не изменить несбыточной мечте самоотречения и верности мертвым, решила пожертвовать своим будущим, отдать его первому встречному — выбрала Филиппа, чтобы бежать от Амори. Но, дитя мое, не сделав счастливым одного, ты смертельно ранишь сердце другого, не говоря уже о собственном сердце, которое ты приносишь в жертву, а вернее, считаешь принесенным в жертву уже давно.

Но, к счастью, — продолжал г-н д’Авриньи, посмотрев на Амори и Антуанетту, — к счастью, я еще здесь, с вами, чтобы помочь вам понять друг друга и не дать вам стать жертвами взаимного обмана, чтобы спасти вас от двойной ошибки, чтобы сказать вам, счастливцам: "Вы любите друг друга! Вы любите друг друга!"

Доктор замолчал на мгновение, посмотрел на Амори, сидящего справа, и на Антуанетту, сидящую слева. Они были смущены и растеряны; опустив глаза, они не решались посмотреть ни на него, ни друг на друга.

Господин д’Авриньи улыбнулся и продолжал с отеческой теплотой:

— И вот вы передо мной, милые дети, безмолвные и поникшие. Вы не знаете, виноваты ли вы и буду ли я вас упрекать. Ах! Именно своими колебаниями вы заслужили отпущение грехов: угрызения совести, которые мучают вас, доказывают вашу невиновность.

Нет, ангельские сердца, не раскаивайтесь в своей любви; нет, вы не оскорбляете этим священную память той, чью могилу мы видим отсюда.

Там, в той вышине, откуда она сейчас видит нас, нет места земным страстям и мелкой ревности, ее прощение полнее, чем мое, и оно менее личное, поскольку я должен сказать вам, Амори, — добавил доктор, понижая голос, — если уж раскрывать вам душу человека, которого вы совершенно напрасно считаете судьей, — я оправдываю вас так легко лишь из своего рода тщеславной радости и алчного себялюбия.

Да, я тоже достоин осуждения, и я не столь безукоризнен, как вы, поскольку я говорю себе надменно, что теперь я один воссоединяюсь с моей дочерью, чистой на земле, чистой на Небе, что так она будет ближе ко мне, что она поймет, как я любил ее — сильнее всех.

Это плохо и несправедливо, — продолжал г-н д’Авриньи, как бы обращаясь к самому себе и покачивая головой. — Отец стар, возлюбленный молод. Я прожил долгую и трудную жизнь и теперь пришел к концу своего пути.

Вы только начали жить, вы находитесь в начале вашего пути, у вас в будущем все то, что у меня уже было в прошлом, в вашем возрасте не умирают от любви, ею живут.

Итак, дети, не стыдитесь и не сожалейте, не боритесь против собственной пользы, не подавляйте ваши естественные порывы, не восставайте против Бога! Не проклинайте вашу молодость и силу вашей души. Вы достаточно боролись, страдали, вы заплатили за все.

Идите в будущее, к любви, к счастью. Придите в мои объятия, чтобы во имя Мадлен я вас поцеловал и благословил.

Молодые люди соскользнули со стульев и опустились на колени у ног старика, который возложил руки на их склоненные головы, с невыразимо радостной улыбкой подняв глаза к Небу; а они, тем временем, так и не поднимаясь, стоя на коленях, тихо и робко разговаривали.

— Вы действительно давно меня любили, Антуанетта? — спрашивал Амори.

— Значит, ваша любовь не была лишь грезой, Амори? — говорила Антуанетта.

— Посмотрите на мою радость! — восклицал он.

— Посмотрите на мои слезы! — шептала она.

В течение нескольких минут не было ничего, кроме бессвязных слов, сомкнутых рук и благословений Господа, которые тот, кто собирался умереть, призывал на головы тех, кто должен был жить.

— Не волнуйте меня так, дети мои, — сказал доктор. — Теперь я совершенно счастлив, потому что оставляю вас счастливыми.

У нас мало времени, особенно у меня: мне надо спешить больше вас.

Вы обвенчаетесь в этом месяце. Я не могу и не хочу покидать Виль-д’Авре, но я предоставлю господину де Менжи все полномочия и отдам ему все необходимые распоряжения. Думайте только о своей любви.

Но через месяц, Амори, первого августа, вы приедете сюда с вашей женой и посвятите мне весь день, как вы сделали это сегодня…

Амори и Антуанетта в ответ покрыли поцелуями руки старика. В эту минуту в прихожей послышался сильный шум, открылась дверь и старый Жозеф появился в дверях.

— Что там такое? — спросил г-н д’Авриньи. — Кто нас беспокоит?

— Сударь, — ответил Жозеф, — какой-то молодой человек приехал в фиакре и очень хочет вас видеть. Он уверяет, что речь идет о счастье мадемуазель Антуанетты. Пьер и Жак едва смогли его удержать, когда он хотел нарушить запрет. А вот и он!

И тотчас же Филипп Овре, красный и запыхавшийся, ворвался в комнату, поклонился г-ну д’Авриньи и Антуанетте и протянул руку Амори.

По знаку доктора Жозеф вышел.