Сесиль. Амори. Фернанда

— Его обсудят без вас, дорогой граф; одним пэром меньше, значит, для общества одной удачей больше. А тут речь идет о личном счастье, важнее которого нет ничего в наше время, когда, чтобы не отставать от других, следует быть эгоистом. Ступайте, ступайте же взглянуть на нашего больного!

— Но, дорогая Эжени! — воскликнул г-н де Монжиру в нетерпении, на этот раз более заметном, чем прежде. — Я ведь не доктор!

Его восклицание выражало дурное расположение духа столь явно, что это не могло укрыться от глаз проницательной женщины. И тогда г-жа де Бартель заявила очень серьезным тоном:

— Господин граф, речь идет о моем сыне, о муже вашей племянницы, понимаете? О нашем Морисе.

— Стало быть, ему не лучше? — спросил г-н де Монжиру, сразу смягчившись.

— Вчера еще были опасения, что его болезнь смертельна, и этим все сказано.

— Ах, Боже мой! Но я даже не предполагал, что положение столь серьезно и внушает такую тревогу.

— Потому что вот уже неделя как вас не видно, неблагодарный, — сказала баронесса с упреком. — Мы уже не представляли себе, что с вами сталось, и тогда, увы, пришлось писать вам, чтобы заполучить вас хотя бы на минуту; к тому же эта минута уходит на споры о времени, какое вы соизволите уделить нам, и о часе вашего отъезда.

— Однако что же все-таки происходит с нашим дорогим мальчиком? — спросил граф.

— Все началось с обычной меланхолии, которая вскоре перешла в апатию, затем у него появилось отвращение ко всему; потом, несмотря на все наши старания помочь ему, им овладела лихорадка, а вместе с нею появился бред.

— Для мужчины это просто невероятно, — в задумчивости проговорил граф. — И в чем же может крыться причина этой меланхолии?

— Успокойтесь, теперь мы ее знаем и вылечим Мориса. Доктор, человек не только талантливый, но и умный, уверен, что спасет его. Спасет! Понимаете ли вы, друг мой, сколько радости таится в этом слове для сердца матери?

— Стало быть, опасность миновала? — спросил граф.

— Вчера мы уже и не надеялись на это, а сегодня у нас появилась надежда, — сказала баронесса, сразу поняв намерение г-на де Монжиру. — Но именно в связи с этим улучшением вы нам и нужны. Так я отдам распоряжение: вы остаетесь.

Граф снова задумался.

— Остаюсь? — спросил он. — Но я ведь уже говорил вам, что это поистине невозможно.

— Господин граф, — продолжала г-жа де Бартель, — вы прекрасно знаете, что в делах такого рода невозможно лишь то, чего не хотят делать. Говорите, что с вами? О ком вы думаете, кто занимает ваши помыслы до такой степени, что жизнь нашего сына отошла для вас на второй план?

— Боже мой! Нет, дорогой друг, вы придаете слишком большое значение моему отказу, к тому же это вовсе и не отказ, — с серьезным видом отвечал достойный человек. — Я всего-навсего пытаюсь согласовать ваше желание с моими обязанностями. Давайте сделаем так: поужинаем раньше обычного; в семь часов я уеду, а вечером, если я действительно вам нужен, вернусь к десяти, самое позднее к половине одиннадцатого; клянусь вам, дорогая баронесса, только обстоятельства исключительной важности, в которых я оказался…

— Ни слова больше по этому поводу, — прервала его г-жа де Бартель, — все сказано, мы обо всем договорились и условились, скоро вы сами поймете, сколь необходимо ваше присутствие здесь.

— Дело тут вовсе не в необходимости, дорогая Эжени, — с галантностью былых времен продолжал граф, — главное — ваше желание. Ваше желание для меня закон — так было, так будет, и вам это прекрасно известно.

Госпожа де Бартель ответила ему удовлетворенным взглядом, а г-н де Монжиру, возвращаясь к предмету своей тайной озабоченности, спросил, сколько потребуется времени, чтобы добраться до Парижа.

— На моих лошадях и с Сен-Жаном — а он, как вы знаете, слишком бережет их, чтобы переутомлять, — я кладу пятьдесят минут, чтобы доехать отсюда в наш особняк, а вы, я полагаю, — продолжала г-жа де Бартель, — собираетесь в Люксембургском дворце?

— Да.

— Прекрасно! Значит, вы выиграете еще несколько минут.

— В таком случае можно сделать лучше, — сказал г-н де Монжиру, — не стоит беспокоить ни Сен-Жана, ни его лошадей. В вашем распоряжении весь мой сегодняшний день, но вы мне дадите три часа вечером и завтрашнее утро.

— Придется, раз вы того желаете; но, по правде говоря, граф, если бы я была молода, да еще и ревнива…

— И что же в таком случае?

— А то, что, признаюсь вам, вы заставите меня провести чрезвычайно печальный день из-за этой вашей вечной озабоченности.

— Я озабочен?

— До такой степени, дорогой граф, что даже ни о чем не расспрашиваете меня и, судя по всему, не испытываете ни малейшего беспокойства, в то время как мы с Клотильдой поистине в отчаянии, и, клянусь вам, вчерашняя опасность пока еще не миновала.

— Прошу прощения, дорогой друг, — отвечал г-н де Монжиру, едва слушая ее. — Это все из-за нового закона; только принимая участие в его обсуждении, я ясно осознал всю ответственность, что возлагается на пэра королевства.