Сесиль. Амори. Фернанда

Фернанда приняла это заявление, которого следовало ожидать, с ласковой, грустной улыбкой. Надо было знать, что волновало ее душу, чтобы понять всю горечь, таившуюся в этой улыбке. Но г-н де Монжиру был человек не того ранга и не того возраста, чтобы испугаться этого безмолвно воздвигнутого препятствия, к тому же весьма неопределенного: он горел желанием и не хотел разбираться в тонкостях.

А потому, не выражая прямо своих чувств, с бесконечным тактом и тем непревзойденным мастерством, с каким люди знатного рода имеют обыкновение затрагивать самые деликатные вопросы, он коснулся условий договора в таких изысканных выражениях, что, по правде говоря, можно было ошибиться относительно мотивов его постыдного предложения и цели этой гнусной сделки. Если бы кто-то, ни о чем не ведая, увидел бы этого старика с этой молодой женщиной и услышал бы их разговор, — он вполне мог предположить, что такого рода предложение было продиктовано самым святым и достойным всяческого уважения чувством, что это отец обращается к дочери или муж, желающий искупить добротой свой возраст, хочет понравиться своей жене. Граф говорил о выпавшем на его долю счастье владеть огромным состоянием и утверждал, что был бы глубоко признателен, если бы ему помогли его тратить. Он превозносил благородство подруги, которая лишь придала бы цену его богатству, согласившись принять его в дар. Дележ, говорил граф, часто бывает актом справедливости, возвращением долга. И не лучше ли двум великолепным серым лошадям мчаться во весь опор, унося в коляске элегантную женщину, а не важного пэра Франции, ведь он и раздавить-то толком никого не сумеет? И не для того ли ложа в Опере расположена в первом ряду, чтобы дать возможность блистать молодому, свежему личику, а не обрамлять хмурую физиономию государственного деятеля? Ему же вполне подойдет маленькое местечко в самой ее глубине, в темном углу, при условии, конечно, что его захотят терпеть.

— Да и можно ли желать лучшего такому человеку, как я, — говорил он, — бездетному холостяку, если бы у него появилась вдруг возможность окружать кого-нибудь любовью и заботой? Мне нравится бегать по магазинам; для меня это развлечение; говорят, будто я не лишен вкуса. Я не хочу, чтобы меня опутывала рутина старых привычек, и потому вынужден делать много покупок, дабы не отставать от моды. Впрочем, человек моего положения обязан тратиться в интересах коммерции; это вопрос государственный: я таким образом обеспечу себе сторонников, и это сделает меня популярным. К тому же у меня есть одно качество: я оплачиваю все счета, что мне приносят, в особенности если они не мои лично. И потом, поверите ли, мой управляющий не оставляет мне радости самому заниматься домом, все там строго определено раз и навсегда заведенным обычаем, так что мне приходится искать на стороне удовольствия изощряться и что-то менять.

При первых же словах графа гордость Фернанды восстала; но вскоре молодая женщина вошла во вкус грустной радости самоуничижения, выслушивая и применяя к себе эти окольные речи. "Кто я есть? — думала она. — Куртизанка, только и всего; любовница, какую берут, чтобы развеяться, отдохнуть от жены? Имею ли я право сердиться на такие слова? Счастье еще, что прибегают к подобным выражениям, щадящим оборотам; ничего, Фернанда, мужайся".

И на протяжении всей речи графа де Монжиру с ее уст не сходила прелестная улыбка; когда же он кончил, она сказала:

— Господин граф, вы и в самом деле обворожительны. И протянула ему руку; граф покрыл ее поцелуями.

В этот момент вошла г-жа д’Ольне.

У графа хватило такта откланяться через пять минут и удалиться. Но, вернувшись домой, Фернанда застала камердинера г-на де Монжиру, ожидавшего ее с коротеньким посланием в руке.

Взяв записку, Фернанда торопливо пересекла гостиную и вошла в спальню, в гранатовую с оранжевым спальню, где стояща кровать розового дерева, а не в девственную келью: ее дверь, открывшись лишь для Мориса, закрылась за ним навсегда и никогда уже не должна была открываться ни для одного другого мужчины.

Там она распечатала письмо и прочитала:

"Если человек, удостоившись счастливой возможности встретиться с Вами, умирает от желания увидеть Вас вновь, в котором часу ему можно явиться к Вам, чтобы не быть назойливым?

Граф де Монжиру".

Фернанда взята перо и написала ответ:

"В любое утро до полудня; в любой день, если идет дождь, до трех часов; в любой вечер, когда за мной ухаживают; любой ночью, когда любят.

Фернанда".

То же самое ответила бы Аспасия Алкивиаду или Сократу.

Бедная Фернанда! Должно быть, она очень страдала, если написала такое прелестное послание.

IX