Сесиль. Амори. Фернанда

И вот тут-то Фернанду охватывало страшное уныние, она так боялась одиночества, что старалась удержать возле себя даже самых докучливых, самых неприятных своих поклонников, только бы не упасть в пропасть, где ее подстерегали горестные мысли. Ничто не могло вывести ее из этого отчаянного состояния: ни чтение, ни музыка, ни живопись; порой ей даже в одиночестве усилием воли удавалось заставить себя отвлечься от неотвязных дум, не дававших ей покоя, но зато во сне ее подстерегали новые опасности, ибо сознание отказывалось подчиняться ее воле. И тогда ее одолевали сны, полные либо исступленного счастья, либо чудовищной безысходности; она то сама сжимала Мориса в своих объятиях, то видела его в объятиях другой. Фернанда тут же просыпалась, сгорая как в лихорадке и леденея от холода одновременно; соскакивая с кровати, она убегала из спальни и искала прибежища в своей маленькой белой келье, наполненной самыми нежными воспоминаниями. Затем в одном пеньюаре, сунув босые ноги в шитые домашние туфли, она становилась на колени перед кроватью, ни разу не оскверненной грязными мыслями о торговле собой. И там порою из глаз ее начинали литься слезы: ночи, когда она могла плакать, были для нее счастливыми, ибо слезы изнуряли ее, принося подобие покоя.

Именно в такие краткие минуты передышки Фернанда задумывалась над тем, что она сделала, спрашивая себя, правильно ли поступила, поддавшись безотчетному порыву, и стараясь осмыслить прошлое.

"Зачем было прогонять его? — говорила она себе. — В чем его преступление? В том, что он любил и скрыл, что женат, потому что любил меня, а следовательно, предпочел меня своей жене, той, которую родовая спесь и общественные условности навязали ему тремя годами раньше, до того, как он узнал меня! И в какой момент, безумная, я надумала порвать с ним: в тот момент, когда эта любовь стала частью моей души, частицей моей собственной жизни! Кого я наказала? Прежде всего себя, потом его, ибо он, возможно, любил меня так, как и я люблю его! Возможно, он страдает, как довелось страдать мне! О, он любит меня, как и я люблю его, и наказан вместе со мной, он страдает, как страдаю я, и в этом мое утешение. О Боже! Кто бы подумал, что я буду радоваться его страданиям!"

А Морис и в самом деле страдал, как и считала Фернанда. Ежедневно, с того дня как она выставила его за дверь, он являлся в час, когда имел обыкновение приходить прежде. И в эту минуту Фернанда испытывала горестное удовлетворение; Морис, бледный и дрожащий, приходил удостовериться, что приказ о его изгнании все еще не отменен, и каждый день она видела, что Морис уходит еще более удрученный и бледный, чем накануне, но ни единой жалобы не срывалось с его уст; он садился в экипаж, экипаж исчезал за углом, и все. А Фернанда, спрятавшись за занавеской и приложив руку к сердцу (оно то сжималось, словно переставая биться, то расширялось, словно готово было выпрыгнуть из груди), не упускала ни единого его движения и, подойдя к двери в прихожую, жадно ловила звук его голоса. Когда же он уходил и экипаж трогался, она падала в кресло, взывая к Морису всем сердцем, но не уступая. Почему? Да потому, что при виде Мориса в сознании ее рождались совсем иного рода мысли, приобщавшие ее к таинствам ревности. И в самом деле, если бы, узнав о том, что Морис женат, Фернанда не перестала бы встречаться с ним, то счастье, о каком она сожалела, возможно, стало бы еще более ужасным, чем страдание. Малейшее его опоздание или уход на десять минут раньше положенного времени, усталость на лице, чуть менее ласковая улыбка, невольная озабоченность — словом, одна из тех непредвиденных мелочей, на какие в другое время она вовсе не обратила бы внимания, в любой миг могла бы подорвать ее беспечную веру в незыблемость такого существования. Она не вынесла бы сравнения между женщиной высшего общества и женщиной низов. Внезапный ужас и неодолимое отвращение, охватившие ее после того как она узнала его секрет, явились, должно быть, знаком свыше, посланным Провидением, и этому знаку ей надлежало следовать. Всякая истина идет от Бога, независимо от породившей ее причины и следствия. Если бы она продолжала встречаться с Морисом, он не был бы несчастен и не страдал бы, а надо было, чтобы он стал несчастен и страдал, в этом таилось утешение для Фернанды в бессонные ночи, то было ее вознаграждение за дни, отданные веселью. Между ней и Морисом существовала еще последняя связующая нить — печальное сочувствие: не все между ними было кончено, им оставалась общая боль.