Сесиль. Амори. Фернанда

Тогда Фернанда почувствовала, что настало время подняться выше соображений такта, удерживавших ее до сих пор, и воспользоваться тем преимуществом, какое давала ей страсть Мориса. Взяв руку, которой больной закрывал глаза, и сделав вид, будто она не заметила той дрожи, что охватила его ослабевшее тело от этого легкого прикосновения, Фернанда заговорила.

— Морис, — сказал она с твердостью в голосе, заставившей его вздрогнуть и в то же время вынудившей испытать воздействие ее взгляда и магическую силу голоса, — Морис, я хочу, чтобы вы жили, вы меня слышите? Я пришла во имя вашей матери, во имя вашей жены приказать вам вновь обрести мужество, здоровье и вернуться к жизни.

Догадавшись по его возбужденному виду, что он собирается ответить, она, не дав ему выразить свою мысль, продолжала:

— Выслушайте меня, дайте мне сказать, дайте мне оправдаться. Неужели вы думаете, что в своих действиях я руководствовалась просто капризом? Неужели вы думаете, что я жила спокойно, без мучений, без сожалений, без угрызений совести, а ведь у меня нет матери, что могла бы плакать вместе со мной, нет друзей, с кем я могла бы плакать, навсегда я лишена семейных радостей, с бесплодной печалью смотрю, как другие женщины выполняют на земле святую миссию, предназначенную им Небом. Скажите, Морис, неужели вы думаете, что я была счастлива, неужели не верите, что меня терзало страшное горе?

— О да, да! — воскликнул Морис. — О, я верю вам, не могу не верить.

— А теперь, Морис, оглянитесь вокруг. Вы видите трех женщин, чья жизнь зависит от вашего существования, они заклинают вас воскреснуть. Подумайте о том, что двум из них ваше возвращение к жизни вернет счастье, а третью избавит от угрызений совести, неужели вы по-прежнему считаете себя вправе умереть?

Внимая Фернанде, больной, казалось, и широко открытыми глазами, и полуоткрытыми губами впитывал каждое слово, слетавшее с ее губ, и результат воздействия этого голоса был скор и разителен. Каждое слово, проникая в самую глубь его сердца, как будто парализовывало какое-то пагубное начало в нем. Нервы его, успокоившись, словно по волшебству, вернули его одеревенелым конечностям частицу их прежней гибкости. Его угнетенные легкие как бы расправились, наполнясь, казалось, более чистым воздухом. На лице его появилась улыбка, правда едва заметная и грустная, но все-таки первая улыбка за долгое время.

Он попытался что-то сказать, но на этот раз ему помешала не слабость — помешало волнение.

Доктор, обрадованный таким переломом, спасительное воздействие которого он предвидел, сделал знак всем участникам этой сцены вести себя с осторожностью.

— Сын мой, — сказала г-жа де Бартель, наклоняясь к Морису, — мы с Клотильдой сумеем все понять и все простить.

— Морис, — добавила Клотильда, — вы ведь слышите, что говорит ваша мать, не так ли?

Фернанда ничего не сказала, только глубоко вздохнула.

Что касается больного, то, слишком взволнованный, чтобы ясно мыслить, и слишком растерянный, чтобы требовать каких-либо объяснений, он с сомнением переводил исполненный радостного удивления взгляд с одной женщины на другую, все три стояли вокруг него, а он протягивал одну руку матери, другую — Клотильде, и, пока обе склонились над ним, устремил на Фернанду взгляд, и только она могла в нем читать.

Доктор, как не трудно понять, не оставался безучастным зрителем сцены, устроенной им самим. Напротив, он отмечал, какое действие оказывало каждое из полученных больным впечатлений, и, сделав на этом основании благоприятные выводы, решил взять ситуацию в свои руки.

— Уважаемые дамы, — начал он, вмешавшись с почтительной решимостью, — не следует утомлять Мориса, ему нужен покой. Оставьте его сейчас одного, а после обеда можете вернуться и немного помузицировать, чтобы развлечь его.

Во взгляде больного появилось смутное беспокойство, его глаза с мольбой остановились на Фернанде; но доктор, стараясь косвенным путем его успокоить, добавил, обращаясь к г-же де Бартель и указывая на Фернанду:

— Госпожа баронесса распорядилась, чтобы сударыню проводили в предназначенные ей покои?

— Как! — воскликнул Морис, не сумев удержать этого проявления радости.

— Да, — небрежно промолвил доктор, — сударыня проведет несколько дней в замке.

Удивленная и радостная улыбка осветила черты больного, а доктор продолжал нарочито назидательным тоном:

— Раз уж меня назначили диктатором, каждый обязан мне повиноваться. Впрочем, это совсем нетрудно, я прошу всего лишь два часа отдыха.

И, взяв заранее приготовленную микстуру, он протянул ее Фернанде.

— Вот, сударыня, — сказал он, — дайте это выпить нашему другу. Уговорите его не мучить себя больше и скажите, что мы станем бранить его, что вы станете его бранить, если он не будет послушно выполнять все наши предписания.