Сесиль. Амори. Фернанда

— Дитя мое, поверь мне, у меня больше опыта, чем у тебя, — возразила г-жа де Бартель, — более всего тебе следует опасаться открытого разрыва с мужем, это полностью изменит твое положение; первая ссора в семье — это та лазейка, что открывает путь всем последующим раздорам. На эту женщину до сих пор мы не могли пожаловаться, и теперь нам не в чем ее упрекнуть; однако, оскорбленная нашим недоверием, она может в свою очередь пожелать отомстить. Подумай, ведь она не по собственной воле приехала сюда, ее заманили; вспомни то страшное волнение, какое ее охватило, когда она узнала, где находится, ее просьбы, ее стремление уехать. Это мы вызвали ее, это мы ее удержали. Еще сегодня вечером она собиралась уехать, а я лишила ее такой возможности, отослав ее экипаж.

— Они любят друг друга, матушка! Любят друг друга! — настаивала Клотильда, топнув ногой. — Они любят друг друга и сейчас вместе!

— И все-таки, — сказала г-жа де Бартель, — надо соблюдать осторожность. Хорошо, пускай они вместе, но, возможно, цель этого свидания вполне невинна и даже похвальна.

Лицо Клотильды исказила вымученная улыбка, выражавшая недоверие.

— О, я понимаю, — продолжала г-жа де Бартель, — но давай внесем ясность в отношении этого свидания.

— Каким образом? — спросила Клотильда.

— Проникнем в их секрет, чтобы знать, как нам вести себя с ней.

Клотильда поняла.

— Следить за моим мужем? Следить за Морисом? — с сомнением спросила она.

— Ну, конечно, — ответила г-жа де Бартель: для нее это невинное замечание прозвучало упреком, напомнив о ее собственном недавнем поведении. — Конечно, разве это не лучше, чем скандал?

— А если я удостоверюсь, что они меня обманывают, матушка? Если я услышу их планы на будущее? Я просто умру — уж лучше сомневаться.

— Послушай, — сказала г-жа де Бартель, — я другого мнения о госпоже Дюкудре, чем ты; пойдем, следуй за мной, я за все в ответе.

— А если они обманывают меня, матушка?! Если они обманывают?!

— Что ж! Вот тогда и будешь предаваться отчаянию.

— О! Он никогда меня не любил! — воскликнула Клотильда, разразившись рыданиями.

— Иди, дитя мое, иди, — сказала г-жа де Бартель, которая, с присущей ее характеру добротой, забыла, возможно, о-собственных интересах, охваченная состраданием к истинной боли, истинной страсти. — Иди, ты ведь знаешь, мы можем все услышать, проскользнув в альков, и даже все увидеть через дверь. Но, по правде говоря, — продолжала она, увлекая за собой молодую женщину чуть ли не против ее воли, — я не узнаю тебя, Клотильда. Идем, идем, бывают обстоятельства, когда надо иметь мужество и силы.

И вскоре обе женщины, держась за руки, стараясь не дышать и ступая на цыпочках, проникли в альков, откуда, как сказала г-жа де Бартель, они могли видеть и слышать все, что происходило в комнате Мориса.

XXIV

Клотильда и в самом деле не ошиблась. Как только граф де Монжиру покинул свою прекрасную любовницу, та, верная первоначальным планам, подождав, пока смолкнут его шаги и закроется дверь его комнаты, вышла и без колебаний направилась прямо в комнату Мориса и безбоязненно вошла туда, сознавая, что выполняет свой долг.

Когда она входила, часы били полночь; для всех начинался новый день, а для Фернанды этот миг знаменовал начало новой эры.

Ночник отбрасывал неясные, дрожащие блики на мебель и лепные украшения этой просторной комнаты. Морис, наполовину поднявшись с постели, затаив дыхание, прислушивался с тревогой в сердце к малейшему шуму, ибо, хотя он уже раз пять или шесть заставил своего камердинера повторить ему обещание Фернанды, дословно передав его, он все еще сомневался в том, что она придет, так ему этого хотелось. Каждая минута промедления казалась ему целым веком потерянной жизни, а жизнь эта полностью зависела от предстоящего свидания и теплилась, согретая надеждой; решить его судьбу могло первое слово обожаемой женщины, первый ее взгляд. Приближавшаяся минута имела для больного огромное значение, он смутно ощущал ее торжественность, к этому примешивалась таинственная боязнь, и все вместе с такой силой воздействовало на его чувства, что, когда он услышал в коридоре до боли знакомые ему шаги Фернанды, когда увидел, как она открывает дверь и приближается, такая бледная, что казалась похожей на ожившую статую, у него не хватило сил пошевелиться, не хватило смелости произнести хоть слово; он только вздрогнул и снова замер, безмолвный, неподвижный, с сердцем, сжавшимся от горестного предчувствия.