Сеть паладинов

Елена же испытывала странное чувство — изменение своего состояния. Всё безумное горячечное напряжение последних месяцев, связанное со страхом за сына, вдруг исчезло, сменилось чудовищной усталостью и апатией. И с этой усталостью стал возвращаться здравый смысл. Она даже начала озираться вокруг, словно бы впервые видела эту пыльную дорогу, этих людей. Боже, как она здесь очутилась? Она смотрела с лодки на длинные большие острова, поросшие густыми лесами, огромную стену, снова выросшую из воды. И этот человек, этот венецианец, перебросивший её через море. Кто он? Откуда он взялся? Что она знает о нём? Она не могла не заметить, что его взгляды, обращённые к ней, вовсе не излучали никакого дружелюбия. И его нежелание видеться с купцом было необъяснимым, если только... А был ли он другом Еросолино? Всему этому поведению могло быть только одно объяснение — венецианец лгал. Но если это так, то кто он? Что он хочет? Что он делает в её судьбе? И зачем ему её сын? Она чувствовала, что тот нужен венецианцу. Больше, чем она. Это подозрение вспыхнуло в ней внезапно в монастыре, во время той безобразной ссоры. И она почувствовала радость, что сын её, живой и невредимый, остался там под защитой настоятеля и монахов. В безопасности. Пока она не разберётся, что вокруг неё на самом деле происходит, её сын должен оставаться в монастыре!

Вечером Елена вошла в комнату венецианца, сидевшего мрачнее тучи, и молча положила перед ним на стол ожерелье чёрного жемчуга. Однако тот даже не взглянул на него.

— Я благодарю вас, синьор Зуан, за вашу помощь, — непринуждённо улыбаясь, проговорила женщина, и подтолкнула ожерелье к нему.

— Что это? — спросил венецианец.

— Ваши старания, ваши переживания за мою судьбу и судьбу моего сына глубоко тронули меня... — она старалась говорить дружелюбно, как будто между ними не было никакой размолвки.

— Это ни к чему, — мужчина резко поднялся.

— Как это? — женщина остановилась в удивлении.

Венецианец, словно усилием воли заставив себя смягчиться, протянул руку к ожерелью. Взял его, изучая и перебирая руками, проводя большими грубыми пальцами по чёрным зёрнышкам. Эта безделушка была великолепной работой восточных мастеров. Чёрные жемчужины блестели сероватым перламутром. Поиграв, он бросил ожерелье в ящик стола. Елена вздрогнула.

— Что мы будем делать теперь? — осторожно спросила она.

— Будем искать Мендереса. Должны же мы вернуть вам вашего Константина...

— Что вы сказали? — не поняла Елена. — Кого вернуть?

Лицо венецианца дрогнуло, он тряхнул головой и в смущении отвёл глаза.

— Я сказал, Илью...

Глава 22

Османская империя. Стамбул.

Начало марта 1596 года

Страшно докладывать султану одну плохую новость, но когда их сразу несколько...

Бегство жены Великого господина из его сераля — неслыханное, чудовищное преступление, из-за которого полетят головы и после которого дворец будет трясти ещё не один месяц. Но использование жены и сына султана в качестве знамени антиосманского восстания! Это не только несмываемое оскорбление Повелителю двух миров, но и заговор, который может закончиться только объявлением войны.

Ибрагим-паша, новый великий визирь после смерти Синана, с ужасом читал пространный свиток, доставленный ему накануне поздно вечером специальным гонцом из Рагузы, с далёких берегов Далмации. Он больше трёх недель мчался в столицу империи, сначала по горным дорогам и тропам, затем по особо охраняемой стратегической дороге Стамбульол, соединяющей Грецию с Константинополем. Гонец был в накидке юзбаши — сотника турецкой армии, глаза воспалены от бессонных ночей, одежда испачкана. Вручив личное тайное донесение визирю от посланника в Рагузе, гонец, пошатываясь, отправился спать.

Он привёз объёмистую сумку, в которой лежал свиток, написанный зашифрованной арабской скорописью, а также приложенный к нему свёрток с двумя бумажными папками. В одной — полторы дюжины листов с текстом по-итальянски, в другой — почти столько же с текстом по-турецки. Содержание свитка и папок лишило Визиря сна.

Всё, что он прочитал, было слишком невероятным, чтобы принимать его на веру, и чудовищным, чтобы от него отмахнуться. Мысль о смертельном гневе, который может вызвать у султана доклад, приводила Ибрагима в ужас. Последствия такого гнева непредсказуемы. Особенно если учесть, что Ибрагим имел основание подозревать в причастности к исчезновению султанской жены некоторых людей, которым он был обязан своим возвышением. Ни для кого не секрет, Дадад Ибрагим-паша — ставленник матери султана Сафие, привыкший выполнять её требования и подчиняться ей. Теперь в покоях валиде за запертыми дверями обсуждались все дела империи. Назначались нужные люди и снимались с должности утратившие расположение и доверие Сафие.