Сети желаний

Я не спорил с ним по поводу провозглашаемых им смехотворных «истин», лишивших разума и воли находившихся здесь мужчин и женщин. Нам с Ревеккой надо было дождаться ее выздоровления, и тогда мы убежим с этого острова сумасшедших. По указке Евлампия после духовной беседы я отправился к жилищу Лжехристоса. По дороге мой провожатый сообщил: чтобы стать членом команды их «корабля», ведомого кормщиком Христом-Федором праведной дорогой, я должен пройти «привод» — обряд посвящения в христы, иначе не смогу принимать участия в общих молитвах — радениях.

«Назвался груздем — полезай в лукошко», — подумал я и безропотно разделся донага в сенях дома Федора, надев на голое тело длинную белую рубаху. В горнице было много народу, все в таких же одеяниях, как и я, с горящими свечками в руках. Они образовали неправильный круг. Меня заставили выйти на середину круга и встать на колени. Лжехристос Федор загнусавил над моей головой, требуя от меня безропотного повиновения, хранения тайны их учения, «не объявляя ее ни отцу, ни матери, ни отцу духовному, ни другу мирскому, соблюдая тайну о том, что увидишь и услышишь в собраниях, не жалея себя, не страшась ни кнута, ни огня, ни меча, ни всякого насильства». Скрепя сердце, я, как мне было велено, то и дело повторял: «Клянусь и повинуюсь!» В конце речи Федор, яростно пронзая меня взглядом, угрожающе заявил, что для клятвоотступника мучения начинаются значительно раньше, чем он попадает в ад.

Затем он разрешил мне подняться с колен и торжественно объявил, что теперь я новоизбранный брат. Окружающие меня люди начали петь, кружась на месте, и в руках у них вместо свечей оказались ивовые прутья, которыми они принялись хлестать себя. При этом, превозмогая боль, они радостно улыбались. По сигналу Христа-Федора они, не переставая кружиться и избивать себя, стали двигаться по кругу. Зала наполнилась криками, стонами, радостными возгласами, и все это сливалось в неразборчивое многоголосье. Рядом со мной оказался Евлампий, принявший на себя обязанности моего наставника, сунул ивовый прут мне в руку. Я вяло обозначал на себе удары, без всякого усердия, но Евлампий, наблюдавший за мной, заявил:

— Плохо стараешься, брат, — с таким усердием в ангельские чертоги не попадешь! — и он показал, как надо.

Мою спину обожгла боль от сильного удара, одного, второго, третьего. А он заставлял повторять вслед за собой:

Хлыщу, хлыщу, Христа ищу,

Сниди к нам, Христос, со седьмого небесе,

Походи с нами, Христе, во святом кругу,

Сокати с небесе, сударь Дух святой.

Мне пришлось покориться, повторять вслед за ним слова, наносить удары по своему телу, но менее болезненные, чем те, которыми он меня угостил. Вращение на месте до головокружения, повторение одних и тех же слов бесчисленное число раз, до отупения, отключения сознания, боль от ударов — постепенно это вводило в экстаз, вызывало острое желание, и моя рука уже хлестала лозиной по моей же спине в полную силу. Но еще больше усиливали это состояние окружающие, нещадно бьющие себя прутьями, крутящиеся волчком и громко бубнящие лжемолитвы. Я заметил, что у некоторых закатывались глаза в экстазе, оглупляя лицо блаженным выражением, и они, дергаясь в конвульсиях, падали на пол. Другие, наоборот, чувствовали прилив энергии и бесновались, совершая дикие прыжки, или разряжались потоками словесной тарабарщины. Женщины, сбросив с себя балахоны и оставшись лишь в нижних юбках, бесстыдно трясли грудями и демонстрировали вздувшиеся багровые следы от ударов на спинах. Сумасшествие, охватившее сначала некоторых, было подобно заразной болезни, которая поражала все большее количество здесь присутствующих, в том числе и меня, овладевая сознанием коварно и непостижимым образом. От резких движений беснующихся гасли свечи, установленные по углам залы, и вскоре настала кромешная тьма, а вместе с ней и мое сознание окончательно померкло. Помню лишь обрушившийся на меня поток новых ощущений невиданной остроты, дарящих блаженство.

Пришел в себя от предрассветной прохлады. Комнату заливал тусклый свет наступающего дня. Страшно болела голова, превратившаяся в чугунную чушку, хотелось пить, но самым ужасным было то, что на мне, в задранной под самый подбородок рубахе, лежала почти полностью обнаженная женщина с распущенными волосами, закрывающими ее лицо, которым она уткнулась мне в грудь. Тут я вспомнил, как, поймав ее в темноте, манящую, дрожащую от страсти, долго занимался с ней любовью. Впрочем, разве это была любовь? Мной и ею владела похоть!

Мне не хотелось потревожить женщину, лежащую на мне. «Что ей скажу? Попрошу прощения? Или молча, пряча глаза, постараюсь поскорее покинуть этот дом?»

Приподняв голову, я огляделся. На полу повсюду лежали обнаженные мужчины и женщины, отдыхающие после свального греха, как после жестокой битвы. Некоторые, подобно мне, уже приходили в чувство и, шатаясь, пробирались к двери.

Женщина подняла голову, и я узнал хозяйку дома, в который нас определили, Дарину. Я стал что-то бессвязно лепетать, оправдываясь.