— Это не грех. — Дарина приподнялась и, вытащив из-под меня край рубахи и нижнюю юбку, оделась. — Мы не согрешили, а всеми мыслями и чувствами в молитве устремились к миру горнему, привлекли на себя благодать Святого духа. Побороли плотские желания и… Мне было очень хорошо! — Она наклонилась ко мне, уже также успевшему натянуть на себя длинную рубаху, напряженно вспоминавшему, где в сенях положил свою одежду, и тихо, только мне одному, произнесла:
Кого люблю — люблю для Бога,
И будет тем светлей душа моя,
Чем ваша огненней дорога.[54]
Не успел я прийти в себя от услышанного, как она уже вышла из дома. «Она не простая забитая сектантка, как мне показалась вначале», — подумал я, направляясь вслед за ней. Свою одежду, в целости и сохранности, я нашел там же, где оставил, — на лавке, возле кадушки с питьевой водой.
Спустя три дня Ревекка почувствовала себя полностью здоровой, готовой к дальнейшему путешествию по болоту, но, согласно моему плану, все еще прикидывалась больной. Я же боялся, что Федор может придумать какую-нибудь пакость и разлучить нас, понимая, что без девушки я не сбегу. Многое зависело от нашей хозяйки, которая, я не сомневался, докладывала обо всем происходящем в доме Лжехристосу Федору. После той ночи я попытался ее разговорить:
— Дарина, я не ожидал, что встречу здесь ценителя творчества Зинаиды Гиппиус.
— Да? А мне безразлично, кто это написал. Главное, не кто написал, а что и как написано.
— Пожалуй, вы правы. А как вы здесь оказались, в этом глухом Полесском краю? Что-то мне подсказывает: вы учились не в церковно-приходской школе.
— Что было, то прошло, и я теперь совсем другая, теперь я не игрушка в руках мужчин. Я благодарна Христу в ипостаси Федора, а также Евлампию, бывшему иеромонаху Братского монастыря, ныне апостолу Симону Зилоту, обладающему Дарами Духа Святого, который учит нас истине, и Богородице Марии, одарившей меня своей любовью.
— Здесь и Богородица есть?! — изумился я. — Кто же она? На радении ее не было? — Тут я вспомнил о ночных событиях, о том, как проснулся, обнимая обнаженную Дарину, и покраснел.
— Богородица готовится к путешествию на небеса, но ее душа обещает остаться с нами и выбрать новую ипостась.
Я понял, что женщина, которую здесь величают Богородицей, смертельно больна, и не удержался от каверзного вопроса:
— Если душа Богородицы войдет в чье-то тело, то как обе души будут уживаться в такой тесноте?
— Две души не смогут быть в одном теле — душа тела уступит свое место душе Богородицы, а сама отправится в странствие, пока Господь не укажет ей надлежащее место на небе или земле.
— Может, даже известно, в кого войдет душа Богородицы?
— Христос, наш учитель, уже указал перстом своим, в кого Богородица войдет, — в меня. Слава те, Господи! — и она перекрестилась, а лицо ее выражало неподдельную благоговейную радость. Мне стало ясно, что Дарина — фанатичка, и на ее помощь рассчитывать не стоит, более того, она может нам навредить, догадавшись о наших намерениях и сообщив об этом Федору.
Ревекка уже полностью восстановила свои силы, так что можно было планировать бегство на нынешнюю ночь. Сложность была в том, что ночью жизнь на острове не замирала — Федор постоянно устраивал сборища-гульбища, на которые приглашались избранные, а все остальные христы должны были заботиться о пропитании, заниматься хозяйственными делами, и лишь раз в неделю могли участвовать в радениях. Избранных из-за ночного образа жизни, групповых истерий, истощающих нервную систему, легко было узнать по болезненному цвету кожи, глубоко запавшим глазам, в которых вспыхивали искорки фанатизма, и путаным, странным речам. Единственным исключением был Евлампий — «воплощение апостола Симона Зилота». Его речи, при всей их абсурдности, были доступны пониманию и для человека недостаточно просвещенного — убедительны, тем более что произносил он их с воодушевлением и уверенностью.
Во время ночных оргий выставлялась охрана с дубинками возле дома, где они происходили, и двух троп, по которым можно было уйти с острова. Не было других путей с острова через болота-трясины. Я считал чудом то, что нам удалось сюда добраться, — не иначе как кто-то вел нас, ангел или черт. Я то и дело вспоминал о загубленной мною жизни Арона. Ужасно было то, что я не раскаивался искренне, а воспоминания были подобны прочитанным страницам малоинтересной книги — в памяти сюжет остался, но душу не трогает.
Ночная стража выставлялась Федором для того, чтобы никакой дьявол не смог искусить сомневающегося христа и овладеть его душой. По его объяснениям, во время ночных радений дьявол может не выдержать и будет порываться бежать, захватив тело и душу сомневающегося, вот тут его и надо отходить дубьем, и не жалеть бренного тела, спасая вечную душу. Таким образом, Федор, узурпировав власть на острове, никому не оставлял ни малейшего шанса покинуть его. От Дарины, когда мне удалось затронуть в разговоре эту тему, я узнал, что два года назад был такой случай — беглеца забили до смерти дубинками и утопили тело в болоте.