Сети желаний

Олег закрыл тетрадь с чувством исполненного долга. Дневник был прочитан до конца, но что в нем так напугало Свету? Он потянулся к телефону, чтобы сразу получить ответ, но, взглянув на часы и увидев, что уже перевалило за три часа ночи, отдернул руку от трубки, словно его ударило током, и стал укладываться спать. Несмотря на позднее время, сон не спешил к нему, и он долго ворочался с боку на бок на разложенном диване.

— 2 —

— Как ты? Понемногу приходишь в себя? — Олег с сочувствием посмотрел на Светлану, отрешенно сидевшую на диване.

После смерти Андрея она как-то сникла, осунулась и совсем не была похожа на прежнюю энергичную, веселую женщину. Ее бледное лицо вытянулось, под глазами залегли темные круги от недосыпаний и тяжких дум, и она не была накрашена, что было просто немыслимо. От Андрея он знал об этом пунктике Светки — без макияжа ни в коем случае не появляться пред чужими мужчинами. Даже в сауну она приходила в полной боевой раскраске, а после душа спешила уединиться, чтобы нанести косметику. С этим безуспешно боролся Андрей, доказывая, что ненакрашенная она выглядит ничуть не хуже, и даже лучше — естественней.

— Что ты говоришь, Олежка? Разве после этого можно прийти в себя? В квартире каждая вещь напоминает об Андрее. Выпить хочешь?

— Спасибо, Света, но я за рулем.

— А я выпью. — Света встала, подошла к бару, налила себе в бокал большую порцию коньяка из начатой бутылки, вернулась на диван и поймала укоризненный взгляд Олега. — Олежка, не волнуйся, я не сопьюсь, но сейчас мне надо забыться, иначе от всего этого сойду с ума или буду глотать горстями снотворное.

— Светуля, тебе сейчас тяжело одной, но прошу, не замыкайся в себе. Если что не так, звони в любое время — я легкий на подъем, подъеду или просто поболтаем по телефону.

— Я знаю, ты был настоящим другом Андрюши.

По ее лицу Олег понял, что, если тему не поменять, она сейчас заплачет.

— Светуля, я дневник прочитал до конца, привез его и хотел с тобой о нем поговорить. Ничего ужасного я там не обнаружил, не понимаю, что могло тебя так напугать. У меня создалось впечатление, что автор дневника психически неуравновешенный человек, склонный к галлюцинациям с религиозным оттенком, сексуально озабоченный и аморальный. Его беседы с дьяволом — полный бред. Я не поленился, порылся в медицинском справочнике и, несмотря на то что далек от всего этого, нашел психическое заболевание, вполне ему подходящее, — хронический галлюцинаторно-параноидный синдром. У него все соответствующие симптомы: галлюцинации, склонность к систематизации бреда и деперсонализация личности — попросту раздвоение. Он был одновременно и собой, и дьяволом, который его же искушал. Но это так, преамбула. Главное то, что он давно умер, и этот дневник — лишь любопытное повествование о том времени.

— Ты думаешь, он умер? — Света пила коньяк маленькими глоточками, и понемногу румянец разливался по ее щекам.

— Света, что ты такое говоришь?! У тебя есть сомнения? — Олег опешил, так как знал ее как прагматичную, здравомыслящую женщину. — По моим подсчетам, он где-то 1886-го или 1887-го года рождения, так что ему должно быть сейчас более ста двадцати лет — явный рекордсмен даже для книги рекордов Гиннесса.

— А если ему дьявол даровал бессмертие? — Света без улыбки, вполне серьезно посмотрела на Олега. — Вспомни, чем заканчивается дневник.

— Я не буду с тобой спорить о самом существовании дьявола, но это… полный бред! У тебя есть какие-то сомнения в том, что автор дневника мертв?

— Да, есть. Как, по-твоему, каким годом заканчивается дневник?

— Думаю, 1919-м или началом 1920-го.

— Скорее девятнадцатым. Я порылась в библиотеке и узнала: банда атамана Струка совершала погромы в Чернобыле в середине 1919 года. Ты обратил внимание на приписку внизу рукой Андрея?

— Да, хотя я не думаю, что это Андрей написал. Впрочем, это не важно — какие-то имена, отчества. Эти люди тебе известны?

— Начнем с дат. — Света стала теперь на удивление спокойной и уравновешенной, напоминала себя прежнюю, даже отставила в сторонку бокал с недопитым коньяком. — Дневник окончен в 1919 году, далее значится: Валентин Николаевич — 1949 год, Александр Петрович — 1979 год. Между ними интервал в тридцать лет. Тебе это ни о чем не говорит?

— Ни о чем. Я не знаю, кто такие Валентин Николаевич и Александр Петрович и почему эти имена вписаны в дневник. Может, у Андрея, если это писал он, для записи не нашлось никакой другой бумаги, и он использовал дневник как черновик. По сути эта рукопись не представляет никакой исторической ценности, кроме своего почтенного возраста, и для черновика вполне подходит.