Севастополист

Там была лампа. Этот человек целиком засунул в рот лампочку, и лишь та узкая часть ее, что мы на севастопольском жаргоне называли патроном, торчала наружу.

– Смотри, – беззаботно произнес долговязый, показывая куда-то вниз. – Вот это – по-настоящему.

На полу перед человеком лежал пожелтевший лист бумаги, на котором от руки, корявыми буквами было написано:

«В рот вашу миссию!»

– У этого, пожалуй, ничего не спросишь, – рассмеялся долговязый.

– Попробуем? – принял «вызов» коренастый и, дав мне подержать фотоаппарат, подошел к человеку и приблизил свои ладони к его щекам. – Ну?

Человек с лампой во рту резко захлопал глазами. Замычал, замотал головой, нагнулся. «Вот так и рушится иллюзия вечности», – разочарованно подумал я и повернулся к долговязому.

– Эй, Фрунзе! – крикнул он. – Поосторожнее с энтузиастом! Ты, вообще-то, всего лишь оператор!

– Ну ладно, хватит. Вы бы хоть представились! Кто вы вообще?

– Меня зовут Глинка. Этого достаточно?

– Звучит как женское имя, – смутился я.

– В той сфере, которой мы посвятили себя, не приветствуются гендерные стереотипы, – недовольно возразил он.

– И что же это за сфера?

– Поехали со мною, покажу? – предложил Глинка.

– Поехали? – переспросил я и недоверчиво взглянул на белое колесо.

ОТПРОС

– Где же мелодорожки? – спросил я человека с фотоаппаратом. Тот уставился на меня непонимающе.

– Ну, если есть мелик, то… – начал я.

– Это на нижнем уровне мелодорожки, – пояснил Глинка и мне, и Фрунзе. – Видишь ли, там не все готовы… Тут каждый ездит на чем хочет. Ездит, ходит, думает. А. – Он махнул рукой. – Ты же сам все видишь.

– И это не опасно?

– Думать? – переспросил долговязый.

– Нет… – Я рассмеялся, оценив его иронию, хотя такой вопрос хотелось задать каждому на этом уровне. В том числе и этим двоим. – Вообще, я про дорожное движение.

– Опасно ограничивать свободу какой-то узкой линией вдоль стен, разве нет?

– Вы пришли с первого уровня? – прямо спросил я. Перейти на «ты» с этими людьми никак не получалось, да и не хотелось – кто они мне, друзья? Нет, и вряд ли ими станут. Мне хотелось сохранить дистанцию.

– Еще когда был очень мал, – кивнул Глинка. – Я мало что помню оттуда, кроме того, что там было скучно! Знаешь что, – он оживился, словно внезапно вспомнил что-то важное, – процент тех, кто появился уже в Башне и всю свою жизнь провел здесь, всегда гораздо выше. Так на всех уровнях, сверх того, большинство здесь – местные во многих поколениях.

– Я догадывался.

– Но именно у нас, на нашем уровне, – продолжил он. – Как бы тебе объяснить… Те, кто пришел снизу, никогда не признаются в том, что они пришли, пришлые. Ни с нижнего уровня, ни из самого Севастополя. Они хотят переплюнуть нас во всем. Чуешь?

– Чую. Не зря же вы говорите «нас»?

Он подмигнул.

– Так, а что с меликом? – спросил я, чтобы не молчать.

– А что, с ним что-то не так? – Фрунзе крутанулся пару раз, щелкая вспышкой, и развел руками: вроде как все нормально.

– Мы поедем не на меликах, если ты об этом, – сказал долговязый и сделал пару шагов вбок. – Смотри.

Едва он отошел, как я увидел маленькую компактную машину – размером, наверное, с четверть моей. Собственно, вся она представляла собою два двойных сиденья друг за другом, четыре колеса и нелепо торчащий руль спереди. И все же как я мог не заметить ее, пока говорил с долговязым? Похоже, он каким-то образом забирал на себя все внимание, и рядом с ним было сложно сосредоточиться на чем-то другом. «Нужно быть осторожнее с этим типом», – решил я.

Фрунзе плюхнулся на переднее сиденье, рядом с Глинкой, я скромно разместился сзади.

– А ты куда? – удивленно воскликнул мой провожатый, повернувшись к оператору. – Сгоняй-ка подсними ретроспективы в фильмофонде.

Меня будто ударило током: кажется, я понял, о чем они заговорили.

– Да снимали сотни раз, – отмахнулся Фрунзе.

– Ничего, – бодро возразил долговязый. – Сделай репортаж, эффект присутствия. Покажи нам это гребаное кино глазами грустных девочек, глазами скучающих мальчиков, глазами кислой вишни, которую они жуют, и косточки, которую выплевывают. Да мне ли тебя учить, в конце концов?

Фрунзе вздохнул и медленно, с расстановкой ответил:

– Ну вот скажи мне, в чем там эффект присутствия? Приходи и присутствуй, будет тебе эффект!

Глинка непрерывно крутил рулем то вправо, то влево, хотя машина ни разу не повернула.

– Слушай, – сказал он раздраженно. – Ты что, спокойствия захотел?

Тут я встрял в разговор, проигнорировав странную фразу:

– Слушайте, вы ведь про эти фильмы, да? Вы понимаете, я из Севастополя. Да, из настоящего Севастополя. Я ничего не скрываю, не пытаюсь тут быть круче кого-то. Только хочу сказать: это все там – неправда. Жуткая неправда. У нас не бывало такого! У нас не могло быть такого. У нас все совсем по-другому. Почему бы не показывать все так, как оно есть? Ведь в Севастополе неплохо, там красиво.

Глинка вцепился в руль и продолжал его нервно дергать. Фрунзе посмотрел на меня и тут же отвернулся.

– Неужели вы не понимаете? – говорил я. – Вы вообще меня слышите?