Севастополист

Порою Судак и Джа тихо перешептывались – и если это начиналось, то могло длиться очень подолгу. Сперва я не встревал, только слушал вполуха, а они редко обращались ко мне, будто давая освоиться. Мне было бы сложно представить себе людей, занимавшихся одним-единственным делом – неспешным спокойным обсуждением. Они были доброжелательны, не поднимали голос и часто тихо смеялись – даже посмеивались, – увидев что-то в книге или удачно пошутив.

Я смутно помнил, какими они были, когда встречали меня. Но теперь имел возможность рассмотреть, понаблюдать за ними. Их движения были медленны, словно они плыли куда-то. Тела выглядели расслабленно, даже если они предпринимали какое-то усилие – чтобы встать, найти книжку или закинуть в шкаф очередной белый шарик. Руки болтались вдоль стен, взгляд, если не был направлен в книгу, казался рассеянным. Их словно ничего не волновало, ничто не беспокоило, и даже книги не пробуждали в них ярких эмоций. Они просто садились в мягкие кресла и начинали читать. Такая их жизнь прерывалась лишь на сон.

Даже Инкерман, который далеко не постоянно жил здесь, а то уходил бродить по уровню, то снова возвращался, стал каким-то другим. Изменился. Мы общались тихо и спокойно, как здесь было принято. Но, кроме радости от встречи, у нас вдруг совсем не оказалось общих тем. Я пытался понять, что же случилось, и не мог найти слов. В его глазах как будто стало меньше света. Сам он казался мне медленным, нерасторопным, поддавшимся здешней волне. С другой стороны, он с той самой поры, как мы переступили порог Башни, принимал формы того, что происходило вокруг, встраивался в то, что здесь встречал, но скорее оттого, что не представлял, как здесь можно иначе, а вовсе не от желания, не от заинтересованности тем, что предлагала Башня. Он первым делом рассказал, как убегал от зомби, не зная, что те безопасны для всех, кто не занят тем же, чем и они.

– Когда они мне рассказали, я так злился, – говорил он, кивая на мирно сидящих с книжками братьев. – Ну, думаю, выйду, найду, наваляю им. Зомби! А потом смотрю на этих парней – на одного, другого – и чувствую: так все спокойно, так хорошо.

Потом я стал все больше замечать, что он замыкается, ходит задумчивый, не хочет говорить – хотя я редко видел его и с книжкой. Казалось, он насытился тем, что встретил здесь, и хотел бы чего-то еще. Многообразие Башни угнетало его – та предлагала варианты жизни, но все они были не для Инкермана. Я искренне надеялся, что он найдет свое. Но я не торопился, и, видя это, Инкерман вновь возвращался в наши книжные палаты. Ел раздутые шарики, раскачивался в кресле-качалке – здесь, как и в Севастополе, такие были.

Вообще, я заметил в убранстве жилища довольно много «севастопольского» – разве что так много книг не могло быть ни в одном доме города. Мы не уговаривались, что я останусь, что буду жить здесь сколько пожелаю; нет, я чувствовал, будто давно здесь – никто не был против, и я просыпался, жил. Перебрасывался парой слов с хозяевами. Что-то листал, рассматривал, бродил, качался в кресле. Именно в гостях у них я догадался, что хотя на втором уровне Башни и было село для отдыха и сна – мне запомнилось, не зря ведь кто-то с уровня ниже назвал его снотворным, как это точно! – но большинство здесь жило друг у друга или просто где придется, и никого это не беспокоило. Кроме разве что героев.

Беседа о героях стала первой в бесконечной череде наших длинных бесед. И она получилась увлекательной.

– Ты ведь был у отпросов? – однажды спросил Судак. Я подтвердил.

– Должно быть, тебя удивило то, что они называют наш уровень кухней.

– Они называли себя ФаКУ, – уточнил я.

– Фабрика-кухня, – кивнул Джа, – все верно. Хотя при этом нигде ничего не готовят? Это ведь кажется странным?

Я кивнул.