Севастополист

Может быть, я искал музыку. Мне так не хватало ее! Внизу, на Северной, я подбирал записи и слушал их потом в машине. Где искать музыку здесь, в Башне, я не подозревал. Но после коктейлей мне так хотелось слушать, я ощущал физически эту необходимость, меня ломало, трясло, сгибало пополам. В голове проносились десятки песен, которые я слушал прежде и запомнил, и я стал подпевать – вернее, подвывать – своим воспоминаниям. Мне срочно нужна была музыка! Спросить было не у кого – прохожие шарахались от меня, и все, что оставалось, чтобы не чувствовать себя одиноким, – это вотзефак. Я немедленно набрал сообщение Фе.

«Ты не знаешь, где здесь найти музыку?»

Но Фе не отвечала – она словно растворилась в невидимых волнах, которыми нас всех связывал вотзефак. Вдруг она потерялась на перекрестке линий, что спешат от человека к человеку, вдруг не туда свернула? И ищи ее теперь… Но Фе была «активна» – ее желтый огонек горел, а значит, она не ушла с уровня и не оставила лампу. Она была здесь, рядом! Почему же не отвечала?

Я бесцельно шатался по проспектам и, казалось, встретил здесь все. Даже зал накладных носов. Они были вполне реалистичны – настолько, что нос, взятый в зале у хозяина Дядюшки Носа (как это было бы смешно, не будь мне тогда плохо!), был неотличим от настоящего. Дядюшка Нос был человеком, спрятавшимся в костюм, изображавший… что бы вы думали? Огромный нос. Он терпеливо объяснил гнусавым голосом, что, когда накладной нос надоедает жителю уровня, тот в любой момент имеет право принести его обратно, сдать или обменять. На мой вопрос, зачем все это нужно, он начал качаться из стороны в сторону и наконец подпрыгнул, как будто бы гигантский нос чихнул. Это было довольно смешно, и встреть я такого чудака в Севастополе, наверняка бы от души повеселился.

Но в Севастополе не было чудаков.

«Ну почему я жду от Башни чего-то совсем другого?» – задавал я себе вопрос и вместо ответа находил лишь новые вопросы: а почему я вообще что-то жду от Башни? И даже так: почему я вообще жду?

«Фе, давай встретимся, – набрал я на вотзефаке и торопливо отправил. Подумав, дописал: – Нам нужно встретиться».

Но она не отвечала, и я шел дальше. В одном из зазеркальных залов меня встретили агрессивно. Вдоль стен там были расставлены порошки в огромных банках, лежали тяжелые металлические диски. Хозяином зала оказался высокий бритый человек раза в три меня шире: гора мускулов и маленькие злые глаза. На его стойке огромными буквами было написано:

ТРИДЦАТЬ ЖЕ.

Едва я сделал шаг, чтобы рассмотреть банки, на каждой из которых были нарисованы такие же огромные бритые люди, как хозяин зала заорал на меня:

– Даже не заходи сюда!

– Это почему? – я оторопел.

– Ты с Хрусталки? – нервно спросил он.

– Да, но…

– Иди, а то тебе и вправду будет дано! Планируешь нести лампу?

– Я пока не…

– Ты не наш, – отрубил хозяин зала. – Ты чужак здесь.

Я лишь пожал плечами и снова вышел на проспект. Поразмыслить над тем, что же это было – а я ведь так и не понял, как звали хозяина зала и чем он там занимался, – не довелось: едва я покинул недружелюбный зал, как завибрировал вотзефак. Сердце заколотилось, готовое выпрыгнуть на радостях, но как только я посмотрел на экран, все внутри рухнуло, и меня вновь охватила тоска. Писала Евпатория.

«Я решила остаться здесь, – прочитал я. – Здесь супер. Собираюсь сдать свою лампу».

Я поднял голову и увидел прямо перед собой широкий экран со странным изображением. Там была нарисована пирамида, состоящая из цветных кусочков, и каждый из них дополнялся движущимся рисунком – смешным человечком в шортах и майке. В самом основании пирамиды человечек постоянно что-то уплетал, набивая щеки, словно полевая мышь на пустыре у Башни, а затем бежал к унитазу и гадил. Чуть выше него такой же точно человечек прогуливался и поворачивал голову то вправо, то влево. Иногда он останавливался и делал вид, будто что-то рассматривает, хотя рассматривать там было совершенно нечего, покачивал головой и шел дальше. Человечек еще повыше был не один – его сопровождала смешная девчонка, как две капли воды похожая на него же, только с косичками и небольшой грудью. Они обнимались, целовались и всячески демонстрировали прохожим жителям уровня, как им хорошо вместе. На том кусочке пирамиды, что был вторым сверху, тот же самый человечек был уже в строгом черном костюме, хотя его лицо оставалось все таким же наивным и смешным. К нему подходили другие человечки, пожимали ему руку и хлопали по плечу, а он улыбался им и слегка кланялся. Наконец, на самой вершине, заточенный в маленький треугольник, где и развернуться было негде, человечек уже никуда не ходил, а просто сидел. В его руках был листок бумаги, и он, кажется, то рисовал, то что-то писал на нем. Выражение лица его было самым счастливым, если не сказать блаженным.