«Инкер, тут проблема. Я попал в Полицию Позитива. Это из-за того, что я до сих пор под влиянием дурацких коктейлей?» – застрочил я.
«Не нужно было писать мне то, что писал».
«Бомба!» – осенило меня. Нельзя было писать про бомбу.
«Но ведь это было, я же не придумал».
«Было, не было, не важно. Полпоз реагирует сразу».
«Откуда ты знаешь, Инкер?»
«Я тоже у них был. Помнишь, долго не отвечал?»
«И что?» – торопил я, словно боялся, что он не успеет ответить, что-то помешает.
«Там странная такая тема – тебе нужно учить притчи. И тогда сможешь выбраться», – написал наконец Инкерман.
Не помню, сколько я проторчал в той сырой дыре, гадая над словами Инкермана – он почему-то не стал мне объяснять дальше: «Полпоз не позволяет рассказывать больше», – написал он напоследок и умолк.
Потом, вздыхая и охая, к своему столу вернулся толстяк Партенит. Он взял со стола несколько толстых папок и, свернув, просунул мне через решетку.
– Изучай, – пыхтел он.
– Это серьезно? – воскликнул я. – Вы ведь полиция! Вам надо злодеев ловить.
– Ну так а мы…
– Я расскажу вам историю, совсем не позитивную. За мной охотится один ненормальный. Он хотел втереться в доверие, а потом стал угрожать, преследовать меня.
Я рассказал Партениту о своем бегстве от кучерявого, но, похоже, тот не впечатлился.
– Ну, предложил купить? – Он непонимающе смотрел своими водянистыми глазами. – И что? Это преступление?
– Да у вас даже денег здесь нет!
– Может, он что-то другое хотел предложить? – предположил Партенит.
– Скорее ваши парни, Гурзуф с Форосом, предложили бы, – сокрушенно сказал я. – С ними в одном лифте ехать, знаете ли… Засада.
– Ну не засадили же? – Толстый почему-то усмехнулся.
Я так и не понял, о чем он спросил: если учесть, что я сидел за решеткой, вполне себе засадили… Но кто знал, что у него на уме?
– У нас тут правило: не нужно дестабилизировать уровень. Раскачивать Башню, – тяжело сказал Партенит. Но я уже не вслушивался, понял: бесполезно.
«Что делать с лампой? – думал я. – Ведь пока я тут, Кучерявый может ее выкрасть. Нужно выбираться!»
Коктейли Хрусталки не собирались меня отпускать, и это сильно мешало. Но, стараясь прийти, вопреки им, в чувство, я стал вчитываться в мутные строки на пожелтевших листах. В моих руках были притчи – так объяснил Инкерман. Я вспомнил, как он напевал в Севастополе, будучи особенно веселым: «Какая радость, когда человек слышит слова Инкермана… Какая радость, когда…»
Сколько здесь было притч: десятки, сотни? Тысячи?