Северная корона

В 427-м полку произошло ЧП. Суть его такова: во время наступательных боев полк должен был к исходу дня овладеть деревней Борщевка, но задачи не выполнил. Деревня висела над флангом, сковывала продвижение. Дугинец позвонил командиру 427-го, тот комбату, а комбат — командиру роты, которая, собственно, и атаковала Борщевку. Но… деревню взяли только на другой день, когда подоспела подмога. Командир роты объяснял сегодня Дугинцу:

— Товарищ генерал, без помощи мы не взяли бы деревню. Дали подкрепление, прибавили артогня — и взяли её.

А командир полка говорил:

— Товарищ генерал, налицо неповиновение и грубейшее нарушение Боевого устава пехоты Красной Армии. В уставе прямо записано… вот глава тринадцатая, раздел второй, параграф четыреста девяносто один… черным по белому: «В случае неуспеха атаки рота закрепляется на достигнутом рубеже. Командир роты обязан привести роту в порядок и, не ожидая помощи, собственными средствами повторить атаку, упорно добиваясь уничтожения противника и выполнения своей задачи». Я подчеркиваю, товарищ генерал: не ожидая помощи, собственными средствами. А лейтенант Евстафьев, видите ли, требует артогня, взвод автоматчиков и прочее, тогда он соизволит атаковать, разгильдяй!

— Не нужно энергичных выражений, майор, — сказал Дугинец. — Что же получается? Провела рота атаку — неудача, потери. Повторила — опять неудача, новые потери. В третий раз атака — опять неудача, еще большие потери. В четвертый… Эдак можно начисто обескровить роту.

— Но… товарищ генерал, — забормотал майор, вертя красную книжечку устава, — положения устава утверждены лично Народным комиссаром обороны… Вот приказ, черным по белому: девятого ноября тысяча девятьсот сорок второго года, номер триста сорок семь…

— Да, нарком ввел устав в действие. Но прочитайте пункт четвертый приказа… Дайте я прочту: «Четыре. Указания устава надлежит применять, строго сообразуясь с обстановкой». Стало быть, устав надо использовать творчески.

— Но… товарищ генерал… Творчески — это понятие растяжимое…

Майор бормотал, и на лице его проступали волнение и напряженность. Долго беседовал с ним Дугинец, кажется — убедил.

Из 427-го Дугинец поехал в шарлаповский полк, на слет сержантов.

Было за полдень, в солнечном небе белые облака — натуральные и белые облачка — от разрывов зенитных снарядов. Пригревало, клонило в сон: так-то на пороге старости — ночью маешься бессонницей, днем зеваешь, вздремнуть бы! Но Дугинец отгонял сонливость, поторапливал шофера: хотелось поспеть на слет, послушать выступления.

В полку встретил Шарлапов, проводил на поляну — сержанты сидели на траве, поджав ноги. С краю поляны столик и скамейки, на которых восседал президиум. Дугинцу очистили местечко в первом ряду, у столика, но он уселся во втором, потеснив младшего сержанта. Дугинец посмотрел на соседа сбоку и узнал: Пахомцев, из роты Чередовского. Вручал ему медаль за танк.

Дугинец взглядом остановил наклонившегося к нему Шарлапова, повернулся к выступавшему, чтобы лучше слышать. Выступал жилистый казачок — усы колечком и чуб из-под пилотки, — старший сержант. Выгибая грудь, размахивая руками, он бойко сыпал:

— Разрешите продолжать, товарищ комдив? Есть, продолжать! Товарищи сержанты, что заглавное в бою? Заглавное в бою — лупи фрица в хвост и в гриву! Вот, доложу вам, была обстановочка: так — фрицы, так — мы. Я говорю своим бойцам: попрут танки — лупи в хвост и в гриву! Ну, выполз танк, я его хрясь из ПТР, аж спицы посыпались!

— Что посыпалось? — спросил Дугинец.

— Спицы, товарищ комдив!

— У танка — спицы? Это что тебе, карета? — Дугинец говорил сердито, но среди сержантов по поляне прошелестел смешок: — Ты, старший сержант, давай по-деловому, без крика: как расчет приспособился к местности, известно ли было танкоопасное направление, какой марки был танк, с какого расстояния ты стрелял, куда целил, какие уязвимые места у этого танка и знают ли их твои солдаты. Передаешь ли им свой опыт, есть ля в расчетах ПТР взаимозаменяемость…

— Есть, по-деловому, товарищ комдив, — сказал старший сержант и перестал размахивать руками и трясти чубом.

Сергей Пахомцев смотрел на слинявшего на глазах казачка и поеживался: «Вот так и меня может командир дивизии прервать».

Сергея вызвали в батальон, сказали: «Собирайся на слет, в полк. Ты грамотный, выступишь. Готовь конспектик». Здесь, на слете, ему сказали: «Будешь выступать восьмым, после Кривоплясова. Жди». И он ждет, поеживаясь и холодея.

За столиком объявили:

— Слово имеет младший сержант Никулинцев. Подготовиться сержанту Кривоплясову.

После Кривоплясова — он, Пахомцев. Вспотели ладони, зачесались, чесотка с перепугу напала. Никулинцева слушают внимательно, и генерал слушает. Наверно, что-то дельное, но Сергей плохо разбирает его речь — в висках стучит кровь, мысли теснятся, путаются.

Аплодисменты уходящему от столика Никулинцеву. Машинально хлопает и Сергей, не отрывая глаз от председательствующего. Стихают аплодисменты, и тот говорит: