Северная корона

— Товарищи! Поступило предложение — дать слово сержанту Кривоплясову, поскольку он уже объявлен, и на этом прекратить прения по докладу командира полка. Нет возражений?

Поляна с радостным единодушием гаркает: «Нет!», и Сергей, позабыв о высоком соседстве, что есть мочи кричит из президиума: «Возражений нет!»

Сергей хлопал и думал, что к Наташе он все равно завернет, хоть и понимал, что уйти надо будет тайком — никто его в санроту сейчас не отпустит.

Председательствующий объявил слет закрытым. Сергей шмыгнул в лесок. За этим леском еще лесок, а там и санрота!

Он шел и оправдывался: во-первых, мог задержаться в полку, говорят, приехал военторг, во-вторых, шагать буду ходко, выгадаю время, в-третьих, у Наташи не задержусь — взгляну, и все.

В расположении санроты было оживленно, шумно. Возле палаток бродили легкораненые; степенно, величая друг друга на «вы», переругивались два пожилых санитара; в крайней палатке Шарлапова кричала в телефон: «Вы мне говорите… Я вам говорю!» За палатками на корточках сидел боец-уйгур с перебинтованным запястьем и заунывно тянул песню без слов — одни горловые звуки.

Увидев Сергея, Наташа остановилась. И Сергей смущенно пробормотал:

— Здравствуйте.

— Вы?! Ну, проходите же…

— Я только на минутку.

Наташа засуетилась, покраснела:

— Я свободна. Пойду провожу…

Они углублялись в лес. С еловых веток тянулись к ним паутинки бабьего лета. Закатное солнце разбрызгивало желтизну, и облака были желтые. Небо гудело: наши бомбардировщики, сопровождаемые верткими «ястребками», эскадрилья за эскадрильей, держали курс на Смоленск. Оттуда, с запада, со стороны Смоленска, — канонада.

Тропинка узкая, и Сергей с Наташей сталкивались локтями, бедрами. Шли молча: Наташа — опустив голову, Сергей — торжественно сосредоточенный, будто прислушивался к тому, что рождалось в нем, когда он ощущал ее близость,

Кончился ельник, потянулся смешанный лесок, затем — сосновая роща: высокие и прямые стволы уходили вверх далеко-далеко. В просветах меж деревьями — озерко, курившееся туманом, по берегу болотный хвощ, на воде кувшинки и щучья трава.

— Дальше не пойду, — сказала Наташа,

— Я провожу обратно?

— Нет.

Они стояли, стесненно молчали. Мимо толчками пролетела синяя стрекоза, прожужжал коричневый, с бархатистым брюшком шмель, слепень с головой, смахивающей на зеленую пуговицу, опустился на лиловый колокольчик, раскачав его. Сергей веточкой согнал слепня, посмотрел на часы, потом на Наташу.

— Ну, я пошел, — сказал Сергей, не двигаясь с места.

Наташа тоже не двигалась, прислонясь спиной к сосне. Между ними было два шага — два шага по присыпанному хвойными иглами мягкому, податливому мху.

— Мне пора, я пошел, — повторил Сергей и вздохнул. Он неуклюже потоптался, поправил пилотку, прощально поднял руку — и вот их разделяют уже три метра, четыре, пять. Наташа считала эти увеличивающиеся метры, и цепенящая тоска, как дурнота, охватывала ее.

Отпустить его? Отпустить, если неизвестно, когда они увидятся? А если с ним что-нибудь случится? И тогда она, не глядя под ноги, побежала вслед за ним. Догнала, перевела дух и прошептала:

— Подожди, Сережа.

И, обняв за шею, поцеловала в губы.

Впервые не стесняясь перед ним своих красных, загрубелых рук, она гладила и перебирала его волосы. Все время смотрела на него и замечала то, чего раньше не замечала: левая бровь шире правой, на виске бьется жилка, за ухом — крохотная родинка, на лбу то появляется, то исчезает морщина. А он бормотал ей нелепые нежные имена, целовал пальцы и глаза.

— Ты плачешь?

— Я очень счастлива.

— И я. Ты — моя жена, понимаешь, жена?

— Я ничего не понимаю…

Происшедшее словно распахнуло перед ними мир. Оба остро улавливали, как пахнет трава под ними — огурцами, оба видели, как на кустике, в изголовье, радужно переливаются капельки на намокшей паутине. Им многое надо было сейчас запомнить навсегда: друг друга, и слова, и щекочущий мох, и пахнущую огурцами траву, и сосны, и туманное озерко, и болотные, проросшие осокой кочки, похожие на копны.

— Скорей бы вечер, скорей!

— Почему?

— Появятся звезды, и мы выберем свою! Ту, счастливую, на всю жизнь…

В роте Сергея первым встретил старшина. Похрупывая сапожками, Гукасян вглядывался в Сергея:

— Опаздываешь, Пахомцев. Все уже вернулись.

— Начальство не опаздывает, а задерживается, товарищ старшина.

— Но, но… Почему опоздал?

— В военторг заходил. — Сергей откровенно и счастливо засмеялся, его качнуло.

Гукасян приказал:

— А ну дыхни!

Сергей знойно задышал в лицо старшине. Тот принюхивался, обескураженный:

— М-м… Трезвый?

А Наташа прошла в палатку незамеченной и, не раздеваясь, упала на койку. Она не чувствовала своего тела, оно было будто невесомое. Наверное, это какая-то другая Наташа. Но и та, прежняя, еще существовала.

Ей хотелось и смеяться и плакать. И она то захлебывалась смехом, то мочила подушку слезами. И все чудилось: они с Сергеем расходятся и расходятся от примятой ими травы в противоположные стороны, но, чем больше это расстояние, тем ближе они друг другу.